Дневник библиотекаря Хильдегарт - [2]

А между тем монахи проводили свои дни в неустанных трудах и молитве, да и само околачивание груш, кстати сказать, было делом весьма нелёгким. Когда урожай созревал братия выходила в сад, вооружившись длинными шестами и корзинами. Трое или четверо принимались трясти грушевые деревья и лупить шестами по веткам, а остальные стояли внизу с корзинами наготове и тщетно ожидали, когда хотя бы одна из груш упадёт в их объятья. Но груши всё не падали и не падали, а знай себе покачивались среди зелени, посмеиваясь и сияя золотистыми, нежно-румяными щеками, покрытыми коричневыми веснушками. Приходилось долго обнимать, трясти и колотить дерево, пока оно не начинало неохотно расставаться со своими плодами. Самые же стойкие из груш так и не поддавались ни на уговоры, ни на колотушки, и их уже братья снимали с помощью лестницы. Случалась иногда, что в самый разгар этой борьбы мимо сада проходил аббат, и если стук палок ненароком выводил его из молитвенной сосредоточенности, он яростно оглядывался на ближайшее дерево, и с того мигом осыпались все груши до единой. По окончании сбора урожая монахи несколько дней подряд варили груши в меду, и тогда над озером плыл такой сладостный аромат, что даже чайки, побросав свою рыбу, слетались на него, точно мухи. В хорошие годы варенья получалось так много, что излишки его братья отвозили на осеннюю ярмарку, а на вырученные деньги покупали садовые инструменты и церковную утварь.

2005/10/27 Остров Скадан

Об обращении нечестивца

Из всей дорогой утвари в монастыре было всего два золотых потира, зато уж они были и впрямь дорогие, - искуснейшей работы и все изукрашенные рубинами и речным жемчугом. Случилось так, что некий человек по имени Норберт услышал о том, что в монастыре хранятся такие ценности, а поскольку по роду занятий этот человек был вором и грабителем, он тотчас вознамерился прибрать их к рукам. Для того, чтобы сделать это как можно более аккуратно, он прикинулся, будто хочет стать монахом этого монастыря, и попросился туда на послушание. С первого же дня его впрягли в работу и день-деньской так гоняли вместе с другими послушниками, что, добравшись под вечер до своей кельи, он падал на ветхую подстилку, как подкошенный, и с тоской думал лишь о том, что через три часа его вновь поднимут – на этот раз на молитву. Однако, он был человек упорный и не желал так сразу отказываться от своего блестящего замысла. «Ничего, - сказал он себе, - можно немного и потерпеть, ибо дело того стоит. Покуда я всего лишь послушник, мне к этим чашам не подобраться, но перед пострижением меня оставят в храме одного на всю ночь, и вот тут-то, клянусь спасением души, которого мне всё равно не видать, как своих ушей, – вот тут-то я и совершу, что задумал».

И вот наступила ночь перед тем, когда Норберт должен был принять обеты. По обычаю, братья оставили его одного, простёртого ниц на полу храма с раскинутыми крестом руками, и ушли, погасив перед этим все свечи, поскольку отец эконом всегда ругался, когда их расходовали напрасно. И Норберт остался лежать, уткнувшись лбом в каменные плиты, и луна сквозь окно светила ему в пока ещё не выбритый затылок, и старая храмовая мышь копошилась возле его ног. На душе у него, по понятным причинам, было неспокойно, и он, выжидая своего часа, с замиранием сердца молился о том, чтобы на пороге его триумфа Господь не вздумал послать ему какое-нибудь знамение или чудо, чтобы разом отвратить его пропащую душу от греха. Но Господь не внял этой нечестивой молитве и, как всегда, поступил по-своему. Едва только Норберт решил, что наступил подходящий момент для осуществления его замысла и приподнялся с пола, как услышал чьи-то шаги. Кто-то из братьев зачем-то вернулся и быстрым шагом прошёл через храм в ризницу. Норберт тотчас вновь уткнулся лбом в пол, но краем глаза всё же вглядывался в темноту, с напряжением ожидая, когда же уйдёт этот так некстати явившийся брат. Ждать пришлось довольно долго. Наконец дверь в ризнице скрипнула, и тот, кто вошёл туда, появился, держа в обеих руках золотые чаши, ярко отсвечивающие в лунных лучах. Тут-то Норберт и догадался, что никакой это не монах, а такой же вор, как и он сам, и здесь он находится по той же самой надобности. Тогда его охватил такой гнев, что он весь затрясся, сжимая кулаки. Да и всякий бы разгневался на его месте. Судите сами - он потратил столько времени, чтобы добиться доверия братьев, он день за днём терпел голод, тяжкий труд и ночные бдения; он загодя напоил брата привратника сонным зальем, чтобы тот не помешал ему беспрепятственно вынести чаши, а тут является некто на всё готовенькое и, не моргнув глазом, собирается в одночасье похитить у него из-под носа то, к чему он шёл таким долгим и трудным путём. Вне себя от злости он кинулся на вора, схватил его за горло и, вцепившись в него мёртвой хваткой, принялся орать, что было мочи, призывая на помощь братию. Вор бросил чаши и стал отбиваться, однако, Норберт не выпускал его и продолжал кричать во всё горло. Прибежавшие на шум монахи обнаружили их обоих, катающихся по полу храма и усердно молотящих друг друга кулаками, и их никак не удавалось разнять, покуда не подоспел аббат и не прекратил этот поединок с помощью отеческого увещевания и суковатой палки. Вор был схвачен, а Норберт поднят на ноги и всячески обласкан и превознесён за проявленную им бдительность и отвагу.