Дневник - [65]

Понедельник, 31 января 1944

Вчера, как обычно, заходил к обеду Жорж. Я привезла двух детишек из Нейи: Рафаэля и Деде. Пока они играли в гостиной, я вдруг догадалась (сколько таких догадок в последнее время), что он рассказывает моим родителям плохие новости. Подошла поближе. Так и есть.

Сюзанна осталась одна и без всего (даже сумки при ней нет); Марианна, Эдит (жена Франсуа) и старая мадам Орас Вейль арестованы; Эммелины, к счастью, не было дома, Жан-Поля тоже; маленький Бернар тоже спасся.

У меня сжалось сердце от боли, теперь других новостей не бывает. Но когда это касается близких, боль особая. Крутятся шестерни страшной машины, крутятся и перемалывают людей. Загребают то посторонних, то своих, обрекая всех вокруг на страдания и беды.

Судьба семьи Вейль-Рейналь — единичный случай из тысяч и тысяч подобных. Таких историй каждый может рассказать сколько угодно: Франсуа, офицер бронетанковых войск, в июне 1940-го был смертельно ранен осколком снаряда в легкое, когда отдавал приказ сжечь танки, чтобы они не достались врагу. Я до сих пор не могу смириться с его смертью, а для его родных эта потеря осталась незаживающей раной. Он оставил двухлетнего сына Бернара и жену-литовку, которую толком никто не успел узнать. Все заботы о малыше взяла на себя бабушка Франсуа.

Август 41-го. В первый же раз, когда пошли аресты адвокатов, схватили Мориса, отца Франсуа. Год продержали в Дранси, потом депортировали в таком плачевном состоянии здоровья, что вряд ли он вернется живым.

Декабрь 41-го. Арестованы Жорж и Робер, братья Сюзанны. Их три месяца держали в Компьене, потом выпустили. Робер умер три месяца тому назад, скорее всего, сказалось пребывание в Компьене.

Сюзанна после депортации Мориса уехала к детям в свободную зону. И вот теперь… Ее дочь Марианна, невестка и свекровь тоже депортированы.

Недавно, из любви к литературе, я приводила слова из одной русской пьесы, которые попались мне в «Поединке»: «Погоди, дядя Ваня, мы отдохнем… мы отдохнем». Речь шла о вечном сне. Теперь мне все чаще приходит на ум, что только мертвые могут избежать этих гонений и мук, и когда я слышу о смерти какого-нибудь еврея, невольно думаю: «Теперь немцам его не достать». Это ужасно. Мы почти перестали оплакивать мертвых.

Жить стало так мучительно и сама человеческая жизнь обесценилась настолько, что начинаешь задумываться, есть ли что-нибудь за пределами этой жизни. Никакие учения и доктрины не заставят меня поверить в загробный мир, но, может быть, это сделает нынешняя повседневная жизнь.

Я бы этого не хотела, ведь это будет значить, что я утратила вкус к жизни. Конечно, где-то на земле есть хорошая жизнь, есть счастье и в будущем оно нас ждет: меня — если уцелею, а других наверняка. Но никогда не сотрется сознание того, как мало стоит человеческая жизнь, и, главное, уверенность, что в человеке таится зло и это дурное начало, раз пробудившись, способно обрести огромную силу.

31 января 1944

Вчера приходила Франсуаза, принесла ответ на запрос о Даниелле. Она рассказала, что один ее знакомый, который работал напротив гестапо (на площади де Соссэ), был вынужден перебраться на другое место, потому что не мог больше слышать криков, которые доносились оттуда каждый день. Арестантам загоняют иголки под ногти, чтобы вырвать у них признания, допрашивают их по десять часов, а потом дают «отдохнуть» под охраной огромного полицейского пса, готового перегрызть горло человеку, едва он шевельнется, хоть носовой платок захочет вынуть из кармана.

Что творится в тюрьмах? Тем, кто там побывал, тоже будет что рассказать.

Вторник, 1 февраля

Вчера утром забирала из больницы Дуду. Дети и медсестры не хотели его отпускать. Потом зашла к мадам Вейль. Она в отчаянном состоянии. Страх за детей. Бесконечные хлопоты.

Записываю для памяти. Пьер сейчас в пансионе, и там есть один старый учитель, которому, если хочешь, чтоб он к тебе хорошо относился, надо приносить подарки. И вот он, отчитав за что-то Пьера, обратился к нему при всем классе: «А вам самое место под Бурже, рядом с вашими единоверцами!»

Сердце разрывается. Когда знаешь, что подразумевают эти жестокие слова, что такое Дранси.

Естественно, ребята стали спрашивать, кто он такой. А как заставить ребенка соврать? И что ему делать в этой безвыходной ситуации? Конечно, он тут же «под страшным секретом» сказал двум товарищам, кто он.

Вот чего прежде не было: я с ужасом замечаю, что стоит мне увидеть немца или немку, как во мне разгорается ярость, так бы на них и набросилась. Они для меня стали носителями зла, с которым я ежеминутно сталкиваюсь. Раньше я смотрела на них иначе, считала, что они слепые автоматы, тупые, замороченные и не отвечающие за то, что делают, — может, это и правильно? Теперь же смотрю глазами простого человека, реагирую примитивно, подчиняясь инстинкту, — что это, ненависть?

Почему бы не уступить этому примитивному импульсу? Зачем стараться: рассуждать, разбираться в причинах и искать корни, раз они сами этого не делают? Оправдан ли такой вопрос? Если усилием воли подавить в себе инстинктивное желание отомстить, можно ли будет исправить все содеянное зло? Поймут ли они что-либо, кроме закона возмездия? Это не дает мне покоя.