Дневник; 2 апреля - 3 октября 1837 г; Кавказ - [14]

2 июля. Полтинин ходил сегодня на фуражировку по берегу моря. (...) Они сожгли два баркаса и принесли с собою невод саженей в 50, взятый из аула, который служит доказательством, что здесь много русских, ибо черкесы рыбы не едят. Пришел "Инвалид",{47} и я начитал в нем, что поручик Савоини{48} 28 мая переведен ротмистром в Оренбургский уланский полк.

3 июля. Сегодня я не пошел на фуражировку со Штейбе, ибо немного побаливает грудь. (...) Какое удовольствие доставляют мне Бестужева повести! "Наезды", "Красное покрывало" и "Страшное гаданье" я сегодня читал и очень жалею, что так скоро кончил. Сегодня я получил от Тимофея Федоровича Мичерлика поливановскую шапку, она лучше моей, за которой я послал в Москву.

4 июля. Сегодня Вельяминов отправился на пароходе в Адлер, собственно, для того, чтобы осмотреть бухты Уланскую и Джубу. (...)

6 июля. 4 батальона под командой генерала Штейбе ходили за рубкой леса для крепости в ущелье налево. Рубка сия продолжалась чрезвычайно долго, ибо деревья рубили на высокой горе, откуда падали они в ужаснейший яр, где их обрубливали и вытаскивали, так что около одного дерева возилось до 80 человек; можно представить, как шло это медленно, ибо с 6 утра до 9 пополудни они нарубили всего 20 деревьев. В левой цепи во весь день, а особенно к вечеру, продолжалась перестрелка, и у нас убито и ранено 12 человек: убитых - 3, а раненых - 9, в том числе 1 убит и 2 ранено деревьями - вот как дорого стоили нам эти деревья. Я не был.

7 июля. Целый почти день провел в крепости, ибо был с рабочими. В крепости теперь ужасная суматоха: со всех сторон таскают в нее кирпич, укладывают кули с мукою, строят казармы и отделывают вал, но, несмотря на множество рабочих, крепость к 11-му числу не может быть кончена, почему и оставляют здесь 4 (-й) батальон Навагинского полка, 9-й Казачий полк и линейный батальон, что составляет 2080 человек с саперами и артиллеристами. (...)

Сегодня вечером один черкес, преследуемый 4-мя другими, также пешими, переплыл в нашем виду речку, и предался совершенно русским, и просил, чтобы ему дали место в одном из мирных аулов, просил также, чтобы забрать его семейство, которое не может уйти само, ибо черкесы имеют за ним надзор, почему на завтрашний день и назначен для забрания семейства линейный батальон под командой Полтинина.

8 июля. Зритель, верно, удивился бы, куда и зачем так близко к цепи и даже за цепь бегут со всех сторон офицеры, какое любопытство влечет их. Я сам бежал, как сумасшедший. Линейный батальон возвращался, и мы бежали навстречу, дабы увидеть черкешенок, одним словом, увидеть женщину, это милое создание, которого мы уже более 2-х месяцев не видели. Мы и не обманулись: на телеге везли старика и старуху, отца и мать перебежавшего к нам черкеса, и молодую жену его с ребенком. У ней прелестные глаза, но она не брюнетка - у ней русые волосы, бела и бледна, может быть, от незнания своей будущей участи, но видно также, что она очень изнурена; она очень мила, и ей нельзя дать больше 18 лет. Мы провожали ее до самого штабу, забыв даже, что уже давно 12 часов (час обеденный); муж ее ехал верхом в свите Полтинина, а другие черкесы из нашего отряда джигитовали перед нею и стреляли в бумагу.

В воскресенье, 11-го числа, мы оставляем Пшаду и идем в Уланы, это почти уже решено, все же ненужные вещи отправляются в Еленчик, а больные и раненые в Керчь и Тамань.

9 июля. Ужасная суматоха: везде ломают балаганы и строят новые на берегу моря для больных, которых по случаю сильной зыби еще нельзя переправлять. Часть артиллерии везется в Уланы на кораблях. Как приятно купаться в море во время зыби, но только не надо удаляться от берегу, чтобы не унесло в море. Вечера уже несколько дней прелестные: тихие и теплые, дни же чрезвычайно жаркие - каково-то будет нам ползать по горкам.

Сегодня из 2-й гренадерской роты Навагинского полка, прикрывавшей пасущийся скот, бежало три солдата, они из противуположной горы начали кричать и манить к себе других, но по них пустили гранату, которая лопнула сзади их, и они ушли бегом. Странно, что здесь в военное время не позволено расстреливать беглых, оттого-то так много дезертиров.

10 июля. Сегодня работа продолжается только до обеда, после обеда дается людям роздых; все палатки уже сняты, и лагерь теперь совершенно военный: местами виднеются палатки, у офицеров поделаны балаганы из кож, войлоков, бурок и рогожек, солдаты поделали себе из шинелей. Впереди лагеря, на кургане, виднеется много черкес, они, верно, удивляются, что у нас сняты палатки и что мы остаемся на месте, завтра, может быть, они постараются с честью проводить столь долго у них гостивших гостей и избавивших их от труда жать хлеб и косить траву.

11 июля. Воскресение. (...) Выступили в 6 часов утра. До Навагинской горы не было ни одного выстрела, при повороте в ущелье, ведущее в Ауланы, имели перестрелку в боковых цепях и арьергарде. (...)

12 июля. В 4 часа утра выступили с полковником Бриммером{49} для разработки дороги через гору Суемчеатель{}an>, поросшую густым, толстым лесом; через нее проходит извилистая, узенькая, неровная черкесская дорожка, которую мы и должны были разработать так, чтобы легкие орудия удобно могли пройти и зарядные ящики в три лошади. (...)