Дневник 1953-1994 - [24]

Он же рассуждает об участии женщин в руководстве: “Так что подумайте, товарищи мужички, как нам тут быть?”

Товарищи мужички веселятся.

28.11.70.

Когда нашему дому грозит болезнь, беда, горести, я хочу затаиться, как мышь, когда ее ищут. Может быть, пронесет... Не заметят. “Всем жертвовать ради таланта...” Талант не талант, но что-то поднимающееся над средним уровнем во мне есть. А вот “жертвовать всем” — не могу. “Всем” — это значит интересами семьи. <...> Это никак не могу. Следовательно, увы, не талант.

17.12.70.

Забастовки, демонстрации, беспорядки, поджоги, стрельба, жертвы в Гданьске, Гдыне, Сопоте. Плюс комендантские часы в Щецине и других местах. Речь Циранкевича по радио сегодня, обращение к народу и т. п.

8.1.71.

Ничего, все обошлось, полный порядок. Впрочем, за 14 лет поляки — сами, миром, народом, — сменяют второе правительство. Польска не згинела. Нам такое недоступно.

“Несвоевременные мысли” Горького, от которых он, вероятно, отказался позднее, или же о них просто постарались забыть, очень точно говорят и о наших днях.

Нами правят — без идей, без дара, без лица, без языка — не правят, а взнуздывают.

Народ постоянно отвлекают. Если же помнить, что он отвлекается и сам в силу законов жизни (быт и т. д.), то это двойное отвлечение и служит лучшей гарантией нашего общего надежного и — не вечного ли спокойствия и стабильности сущего.

Прославленный в веках русский человек способен скорее избить женщину, чем сказать дерзость начальствующему над ним лицу.

Гордимся терпением, тем, что винтики, что послушны и безответны. В глаза плюют, а мы знай — утираемся и еще спасибо говорим. И хвалим. Хороши же мы.

19.1.71.

Нечто случилось в ночь на минувший понедельник с дверями горсовета. Их взорвали. Вот как! Все было восстановлено к утру. Ночью же, говорят, заседали те, кому следует. Остались только слухи.

Из Якова Акима (“Юность”, № 12, 1970):

Кто-то к истине горькой приблизясь,

Пишет, пишет — и все невпопад.

Вечно он виноват, летописец,

Летописец во всем виноват.

15.2.71.

Анекдот, который я слышал в двух вариантах. <...> Приблизительно. Изобрели живую воду. Заседает Президиум. Кого оживлять? Решили: Ленина.

Оживили. Он заперся в своем кабинете и не выходит. Идут недели и месяцы. Тогда оживили Дзержинского. Чтобы помог. Д. взломал кабинет. Ильича нет, на столе записка: “Эмигрировал в Швейцарию. Начинаем сначала”. (Другой вариант: “Я в Симбирске. Начинаем сначала”.)

Прочитал венгерскую пьесу “По техническим причинам” (Телевизор, средний человекозритель и Христос), а также пьесу Фридриха Горенштейна “Волемир”. Герой — почти “шизофреник”. (Человек из ванной: “Кто-то должен рваться в облака, иначе телега погибнет в трясине”.) Лебедь — Волемир. Правда, он рвется в облака — искренностью, тем, что говорит все. (А пьеса, конечно, талантливая, хотя западные влияния ощутимы.)

Опубликованы очередные Директивы. По этому поводу с утра в кабинете редактора был большой театр.

Жизнь людская разогнана по углам, посреди — большой Театр. Большой фарисейский театр.

18.2.71.

Без Иосифа Прекрасного заскучали.

Почему бы, однако, не пожалеть человека?

Он так много сделал для всех нас.

Он спал, накрываясь шинелью.

Без него мы бы погибли.

Надо вырыть и сжечь останки, зарядить ими пушку и, повернув ее на Восток, выстрелить, немедля.

Надо бы собрать и издать хрестоматию “Великий Сталин”, где были бы приведены выдержки из газетных статей, речей, из писательских сочинений, а также списки произведений изобразительного и прочих искусств, ему посвященных. Это была бы Розовая книга.

А потом увидела бы свет свой Красная книга.

И обе — они стали бы настольными книгами трудящегося человека. И не было бы на свете ничего поучительнее.

2.4.71.

О Г. Шелесте (из рассказа бывш. ответств. секретаря читинской окружной военной газеты): арестован после возвращения из Испании за агитацию против колхозов. Отбывал десять лет. По истечении срока вместе с большой группой заключенных (жена Косарева, секретарь Саратовского губкома Губельман и др.) был отправлен на барже в неизвестном направлении. Думал, что во Владивосток (из Магадана). Прибыли же в Одессу: по дороге многие умерли. Из Одессы поездом в Среднюю Азию, узнал по пейзажу; там воевал с басмачами. Привезли в зону, а думал, что в ссылку, на поселение. Выкликнули по алфавиту — последним. В комнате, куда привели, увидел полковника. Признал в нем своего бывшего взводного. Обнялись, и тот показал ему бумагу, где ему, Шелесту, причиталось еще десять лет. По старой дружбе получил Шелест подарок в десять коробок “Казбека” и прошлогоднюю подшивку “Большевика” и пошел отбывать новый срок.

У Шелеста была сломана кисть одной руки. Он объяснял так, что руку зажимали дверями и приказывали подписать показания. Он не подписал.

У Губельмана был голый череп весь в шишках. О его лысину гасили папиросы.

Восстанавливаться в партии Ш. должен был в Ленинграде, там, где вступал. Первый его визит в райком был безуспешным: нужного человека не оказалось на месте. В назначенное время на другой день ему опять ничего не сделали. Тогда он, старый человек, посмел возмутиться и сказал, что ехал сюда шесть тысяч километров и это надо как-то принять во внимание. В ответ одна из дам сказала: “Много тут всяких ходит”. И тогда Шелест сказал, что в такой партии восстанавливаться не желает. Повернулся и был таков. Так и не восстановился.