Дневник, 1914–1916 - [15]

Туго приходилось бедняге. Вспороли промокшую повязку, и открылась печальная картина: всюду повисла гнойная марля, торчали красные гнойные дренажи. С пинцетом в руках осторожно выдергивал я марлю. Всюду сочился гной, всюду капала грязная, серо-багровая кровь. Куски за кусками выползали из ран, один за другим медленно выдвигались дренажи. Наконец все было вынуто, вытянуто, отброшено.

Зияла темная дыра, торчало высохшее мясо, капал гной и темная кровь. Стал я ему прочищать. Приходилось зондом вводить длинные полосы марли, прихватывать с другого конца пинцетом и продергивать насквозь. Так иногда прочищал я свою длинную курительную трубку: зацепишь тряпку и тянешь, вытаскивая разную дрянь. Так получалось и здесь, только продергивать приходилось через живое больное место, вычищать приходилось грязную кровь и гной. Продернул таким образом несколько раз белые полосы. Сначала выходили они грязные, мокрые и сбитые в тонкую ленту, потом стали чище и шире. Промыли, прокипятили к тому времени дренажи, прокипятили булавки, И как-то жутко вставлять эти трубки в живое человеческое мясо. Наконец они вставлены, продернута где следует марля, положена мягкими, взбитыми подушками, наложена куча ваты. Страдание уж сошло с лица, осталось только страшное изнеможение, слабость и живой след только что отошедшего ужасного мученья.

Когда начинаешь бинтовать, он уже почти совершенно спокоен, радуется, что всему конец. Зато какое страдание на лице, когда тащишь его снова на белый стол, когда встают перед ним мучения прошлого дня. Еще и не дотронешься – и дергается, ждет боли, и мучится прежде времени. Кончено. Уносят его в постель…

И какая же эта великая радость!

Чувствуешь, что только-только сделал какое-то безмерно хорошее дело – облегчил чужое страданье. Выше этой радости ничего не может быть. В эту минуту любишь всех, всем готов сделать добро, для всех считаешь себя самым теплым другом. Пот еще сохранился на лбу, руки еще дрожат слегка, сердце колотится. С наслажденьем закуришь и отдыхаешь с папиросой как никогда. Это – минута полного самоудовлетворения, тут апогей ясно ощутимого счастья.

Жертвы

Мы пошли дальше после предложения отказаться от десертного блюда: мы предложили общий стол с санитарами. На нас выходит в среднем 85–90 копеек день на каждого, на санитара – 45–50 копеек. Нашу цифру можно было бы понизить, санитарскую повысить и сойтись копейках на 55–60, если уж не захотят прямо перейти на данную пищу санитаров.

Все пошло сначала хорошо, но нашлись щекотливые, несговорчивые друзья желудка и запротестовали. Номер не прошел. Однако мы с Яшей не пали духом и перешли вдвоем на общий с санитарами стол. Над этим за столом ежедневно посмеиваются, но нам ведь горя мало, – сами же с ними посмеиваемся, только, пожалуй, над ними же и смеемся, хотя они вполне искренне того и не понимают.

Судьба воззвания

Прошло недели две – две с половиной. Одно за другим пришли письма из наших кавказских поездов. Вот они.

I. Персонал 207-го санитарного поезда ВЗС вполне согласен с воззванием персонала 209-го санитарного и ВДС. Ваша инициатива очень симпатична, и при первой возможности мы постараемся дать знать нашим товарищам по работе.

Персонал 207-го санитарного поезда Всероссийского Земского союза

Здесь предложение было принято единогласно и без особых прений, так как почва была уже в значительной степени подготовлена. Во-первых, у них раньше поднимался вопрос о переходе на санитарский стол; во-вторых, новый врач неуклонно преследует в хозяйстве максимальную экономию.

II. Персонал 211-го поезда, будучи принципиально согласен с предложением поезда 209-го вносить возможную экономию в расходах, считает более целесообразным соблюдать таковую, отказываясь не от третьего блюда, а изгнав из обихода ненужные лакомства и консервы всех видов. По данным продуктовой книги видно, что, отказываясь от указанных вещей и принимая во внимание дешевые фрукты в летние месяцы, расходы на третье блюдо будут равносильны расходам, направленным на удовлетворение утонченных вкусов.

Руководствуясь подобными соображениями и считая их вполне правильными, уже приступила к проведению своих намерений в жизнь.

211-й поезд

В данном случае персонал принял во внимание лишь практическую сторону нашего воззвания, оставшись при десертном блюде. Он соблюдает ту же экономию, но другим путем. У нас же была иная цель: отказаться еще от третьего блюда, как от вещи не необходимой. О консервах же у нас не может быть и речи, так как часть персонала довольствуется санитарским столом во всей его простоте, не употребляя даже сыра и масла, удовлетворяясь за чаем одним белым хлебом. Таким образом, 211-й принял наше предложение лишь наполовину.

III. Воззвание ваше мы получили, но Полина Николаевна (старший врач) и вообще наш персонал против вашего решения. Да и правда, у нас сладкое не есть что-либо обязательное, часто у нас его вовсе не бывает. Вообще, у нас на стол требуется немного. Одним словом, наши ничего не думают предпринимать…

Эта Полина Николаевна – женщина суровая, казацкого нрава, «женщина-солдат», как обыкновенно называем мы ее в шутку. Поездом она руководит повелительно и не берет в число персонала мужчин, боясь протестов; там совершенно безголосый персонал, который пляшет под дудку врача.