Дневник, 1890 г. - [9]

И потому не бояться лишений и страданий, унижения и позора, нелюбви и ненависти людей, а желать этого надо.

Не стараться делать добро надо, а стараться быть добрым; не стараться светить надо, а стараться быть чистым. Человек носит в себе алмаз, призму к[оторого] он может очистить и не очистить. Насколько очищен этот алмаз, настолько светит через него свет и Бог, светит и для самого человека и для других. И потому всё дело человека внутренно не в делании добра, не в свечении людям, а только в очищении себя. И свет и добро людям — неизбежные последствия очищения.

Злоба к одному человеку заражает душу точно так же, как злоба ко всему миру; и потому Калигула, желавший, чтобы у всех людей была одна голова, чтобы он мог отрубить ее, не больше зол, чем муж, не любящий свою жену и желающий от нее избавиться. Злоба, как и любовь, не химическое вещество, а органическое, как дрожжи — закваска. Крошечная доля заквашивает всё.

G[aston] B[oissier] пишет, что христиане в первые века только сначала были строги и враждебно относились к Риму, к государству, а потом стали приноравливаться к государству, и христианство не вредило государству. Надо бы сказать, явились люди, называющие себя христианами и жившие в согласии с государством; епископы — церковники. Христиане же, как были, так и остались не врагами, но проповедниками учения, несовместимо[го] с государством. — Одно из страшных и зловреднейших заблуждений то, что люди, крещенные Констант[ином], Карлом, Владим[иром], и сами они — христиане. Народов не было и не бывает христианских, есть люди христиане, и таковые есть между турками, китайцами, индейцами. —

Новоселов хочет выдти из общины, п[отому] ч[то] ему непереносно название и положен[ие] перед людьми собственника. Написать ему надо, что первый шаг это отказаться от похоти и удовлетворяющей ей собственности, второй шаг это отказаться от тщеславия и удовлетворяющ[его] этому мнения людского.

Нынче очень радостно думал в полусне следующее: Безумный человек, мечущийся, злящийся, дерущийся, делающий гадости отличается от всех так называемых не безумных, делающих то же самое, только тем, что безумный хуже умеет объяснять эти свои гадости, чем так называемые не безумные. У каждого человека на груди фонарь — его рассудок и этот рассудок освещает каждому его путь, его дела, — какие бы они ни были — разумные или неразумные. У безумных потух совсем или отчасти этот фонарь, вот вся разница. Разница же между разумными и всеми родами безумных та, что разумный идет по истинному единому пути, освещаемому н[е] своим фонарем, а светом ночным, хотя и далеко не столь ярким, как фонарь, но светом общим; безумный же идет без руководства этого света. — Мне ясно, но высказал дурно.

Теперь 3-й час. Хочу проводить Вас[илия] Ив[ановича].

[18 марта.] Не мог проводить В[асилия] И[вановича], нездоровилось.

18 Μ. Я. П. 90. Вчера приехал Илья. Запылил[ся], заскоруз и состарелся без употребления. — Ничего не делал. Всё болит печень. Должно быть, смертная болезнь. Мне это ни страшно, ни неприятно. Только не привык. Всё хочется по-старому работать. — Ездил в Ясенки. Заболело дорогой. Пытался писать. Не идет. Вечером читал Сенкевича. Очень блестящ. Соня пришла и стала говорить о продаже сочинений но[в]ых, и мне стало досадно. Стыдно мне.

19 М. Я. П. 90. Встал рано, походил. Напился кофею, заболело. Писать не могу, хотя кажутся ясными мысли, пока думаю: нет памяти, бойкости. — Приехал инспектор. Я не принял его, напрасно. Инспектор б[ыл] что-то вроде жандарма, допрашивал. Маша насилу отделывалась. Закроют школу, и мне жалко за девочек. — Илья тут, и я всё не могу поговорить с ним. Очень хотелось, но не умел подступиться, тем более, что он удаляется. Он весь, его разговоры, шуточки это точно приправа к кушанью, к[оторого] нет. Это часто бывает, — что жизнь, деятельность, разговоры, в особенности веселье и шутки, это приправы к тому существенному, чего нет.

20 Мр. Я. П. 90. Понемногу поправляюсь. Болит, но иначе. Утро ничего не делал. Проводил Соню и Илью, с к[оторым] так и не удалось поговорить. Стыдно это мне. Вечером писал письма, написал их 9 — все ответил. Разговаривал с А[лексеем] М[итрофановичем] о статье Иванова о стоиках. Он верно придает стоицизму — значение религии. Как удивительно, что профессиональные философы не видят того, что Эпиктет, Сократ, Конфуций, Менций, Сакиа Муни это одно, а все Платоны, Аристотели, Декарты, Гегели, Шопенгауеры совсем другое, как живописцы художники и мастеровые. То мудрость и жизнь, это пустомыслие и слова. Первое есть то же, что христианство, когда с него снят ложный ореол, разумеется, менее полное и глубокое. Поднять мудрость мудрецов и извлечь мудрость Христа из обоготворения и свести их в один фокус. — Читал с девочками Сенкевича — недурно.

21 М. Я. П. 90. Встал позднее. Пришел Журавов с рассказом о безумии работы для выгоды, для похвальбы, к[оторый] я советовал ему. Не кончил, мы поговорили, как дальше.

Прекрасное может выйти. Но стали писать послесловие. Нет охоты. — Теперь 10-й час, еду на Козловку. —22 М. Я. П. 90.

[25 марта.