Дневник 1812–1814 годов. Дневник 1812–1813 годов - [4]

Квартирование у Двины

13 апреля. Суббота.

Чичерин ночевал у нас, а сегодня утром ему отвели квартиру в другой деревушке, куда он и перебрался.

14 апреля. Воскресенье.

Всем капитанам (ротным командирам) полка приказано явиться к командиру полка в Иказни к 10 часам утра. В том числе явился и я. Нам приказано собрать самые подробные сведения о количестве провианта, который можно застать в занимаемых нами деревушках. В рапортах надо точно донести о количестве хлеба, фуража и скота, принадлежащего как обществам крестьян, так равно и землевладельцам, отдельно у каждого. Поляки были очень изумлены этим распоряжением. Мне было крайне досадно доставить неприятности бедному Салмановичу, у которого было очень мало имущества и он оказался очень хорошим человеком.

15 апреля. Понедельник.

Государь проследовал третьего дня через Друю. Бибиков явился к нам вечером и, как зловещая птица, сообщил нам известия о запрещении иметь экипажи.

16 апреля. Вторник.

Один из наших офицеров, Хрущов,[30] приехал к нам ночью. Он ехал в Друю за провизией и для сопровождения взял одного унтер-офицера из моей роты.

17 апреля. Среда.

Я получил приказание отобрать от моего хозяина декларацию (ведомость) об имуществе, которым он владеет. Форма декларации прислана из полка. Это повергло в уныние все семейство Салмановича. Бибиков был прав, нам позволили иметь только вьючных лошадей, даже верховых не разрешили. Я не рискнул отлучиться из своей деревушки. Приказы сменялись один за другим с быстротой. Я поручил Зотову отнести мое письмо на почту в Друю, он отправился с А. Трубецким, а брат его Сергей тоже отлучился, и я остался один или, вернее, почти один, так как князь Дадиан тоже остался дома. Это простофиля, который или спит, или молчит. Сегодня ночью он вскочил, испугавшись маленького мопса, который незаметно для него спрятался в его постели, стал кричать со всей мочи, уверяя, что он чувствовал, как сам черт по нему прогуливался.

19 апреля. Пятница.

Утром потребовали ротных квартирмейстеров в Иказни. Целый день мы строили всякие предположения, но из полученного вечером приказа о выступлении утром мы узнали, что три роты полка, в том числе и моя рота, должны переменить квартиры. Это нас удаляло от Друи, что для меня было не особенно приятно, так как я начал ухаживать за одной из хозяйских дочерей г. Салмановича; они были действительно хорошие люди.

20 апреля. Суббота.

Мыза Укля (помещичий дом). Это первый переход, сделанный мной пешком. Прибыли в Уклю до полудня. Арендатором был некто г. Родзевич. По виду он богаче нашего Салмановича, но, несмотря на его любезность, мы заметили недоброжелательность, которую поляки проявляют по отношению к русским. Этого было достаточно, чтобы заставить нас пожалеть нашу прежнюю квартиру. Мы застали еще измайловцев, занимавших предназначенные для нас квартиры на новых местах, и в ожидании их выступления мы потеснились. Эти маленькие неприятности стушевались удовольствием, доставленным мне письмами г-жи Б., полученными здесь. Она давно мне не писала.

21 апреля. Воскресенье.

Пасха. В эти дни в Польше только едят. Стол постоянно накрыт, садятся за стол в обычное время только для того, чтобы скушать немного супа. Я отправился к полковнику Писареву, у которого было дамское общество. Мы узнали, что послезавтра выступаем в Комай – местечко, расположенное подле Свенцян, ближе к Вильно.

22 апреля. Понедельник.

Я снова отправился к полковнику Писареву. Там устроили танцы.

Квартирование за Дисной

23 апреля. Вторник.

Оксютовичи. Штаб полка в Замошье. Несмотря на предоставленное капитанам право ехать верхом, я не пожелал этим правом воспользоваться и весь переход в 24 версты сделал пешком. Пройдя Замошье, мы своротили вправо. Прощание с Родзевичем не было так трогательно, как с Салмановичем. Жители Оксютовичей – все русские.

24 апреля. Среда.

Неожиданно получен приказ остановиться. Предположили, что это вследствие недостачи провианта. Наши солдаты два дня не получали пайка и теперь занялись заготовкой хлеба. Русские в Оксютовичах не крепостные, а вольные, но землю оставить не могут – они чиншевики.[31] Они не отрабатывают барщину, но платят за землю помещику Мурузи по 40 рублей. Это равносильно крепостному праву. После обеда мы отправились навестить наших товарищей по соседним деревушкам. Нам попалась настолько плохая крестьянская лошадка, что мы измучились больше, нежели могли измучиться, отправившись пешком. Мы забыли запастись свечами, поэтому я с трудом дописал дневник при догорающем последнем огарке.

25 апреля. Четверг.

Богиньки. Штаб полка в Угоре. Мы прошли дальше штаба 8 верст. Дорога шла прелестным лесом, окаймляющим озеро, у которого раскинулась наша деревушка. Нужно было обойти вокруг, чтобы попасть в деревню. Очень неприятно видеть и не иметь возможности прямо попасть на квартиры. Я послал своего Лукьяна[32] в Видзы, маленький городок в двух верстах от Богиньки. Он возвратился довольно поздно, доставил некоторые вещи, но писем не привез.

26 апреля. Пятница.

Бабяны. Снег и ветер очень мешали нам в походе. Переправились через Дону по очень плохому понтонному мосту. Во время переправы 3-й роты мост шатался, поэтому я придержал свою роту, не позволил идти сомкнутой колонной, а пропустил ее врассыпную, повзводно, с промежутками, и только благодаря этому нам удалось благополучно переправиться на противоположный берег. Немедленно по прибытии в Бабяны я отправился с рапортом в Твереч, маленькое местечко, в котором расположился штаб полка, так как я был дежурным. Командира полка я не застал, он обедал у Карцева,