Дневная книга - [85]

И Заборовски сунул мне в руки программку, в которой значилось, что заглавную роль в опере Мусоргского поет теперь он.

96

Я отлично знаю, чего я не знаю. И всегда знал это. Я далек от всей этой зауми, которой занимаются спиритисты, и доверия у меня их мир не вызывает. Но может быть, следует все-таки проникать и в такие сферы? Может быть, именно там лежит ответ на вопрос, кто виновен в смерти Лемпицкой.

Размышляя о такой возможности, я занес в эту тетрадь список всех своих «энергий», таких как голод, боль, гнев, тошнота, запах, смрад, радость, смех, плач, любовь, жажда и т. д., и т. д. Все то, из чего состоит, как говорят спиритисты, «эссенция» нашей жизни здесь и воспоминания о жизни там, за чертой смерти. Затем я пометил все эти «энергии» в произвольной последовательности буквами от А до Z. Осталось последнее – увидеть чей-то чужой сон, как мне и посоветовала каирская колдунья.

Похоже, что однажды утром такое и произошло. Кто-то другой проснулся в моем сне, это был мужчина, и я встал с непонятным вкусом во рту и понял, что мне снился именно чужой сон, который улетучился, стоило мне глянуть в первое попавшееся зеркало. Посмотрев в зеркало, я понял, что «чист» и что мысль о Лемпицкой может сделать возможным наш контакт. В воспоминаниях того утра Лемпицка представала передо мной во всей роскоши своей красоты, пахнущая духами «Addict Dior». Я настороженно следил за самим собой – какая из моих «энергий» первой подаст голос. Но тщетно, я ничего не чувствовал. Даже голода. И лишь в полдень до меня дошло, что в тот самый момент, как я задал себе этот вопрос, ответ был передо мной – запах. Причем ее запах. Духи Лемпицкой «Addict Dior». В моем списке «энергий» слову «запах» соответствовала буква Н. И я вписал его в эту тетрадь. Итак, Маркезина Лемпицка подала голос. Ее ответ записывала моя рука, но не под диктовку тени Лемпицкой, а под диктовку «энергий», которые нас связывали.

На следующий день записанной буквой оказалась О. Тем временем в моих воспоминаниях Лемпицка старела. Она была уже наполовину седой. Я ужаснулся. Но мое дело успешно продвигалось вперед. Последовала буква Я, потом Б, но тут Лемпицка замолчала. Ни полслова. У меня оказалось записано только «НОЯБ…» Затем, как-то утром, она предстала в моих воспоминаниях такой стройной и прекрасной, как никогда, казалось, что отлив седины, охвативший ее волосы, делал ее все моложе и моложе, пока под конец, когда я мог прочитать уже все слово, Лемпицка в моих воспоминаниях не обрела снова свои изумительные волосы и губы цвета клубники, которые она некогда подкрашивала, глядя в глаза борзого пса Дистели…

В Голубой тетради слова Лемпицкой таинственным образом сообщали мне ответ на вопрос, кто именно виновен в ее смерти. Ответ был более чем поразительным. Словно он и не был ответом на мой вопрос.

«НОЯБРЬ ПЕРВОЕ» – вот как он выглядел.

Что за чушь! – первое, что пришло мне в голову, прежде чем я закрыл Голубую тетрадь.

97

После того как психиатр из больницы, в которой умер Дистели, порекомендовал мне продолжить поиски элементов семейного бессознательного наследия в сне Дистели о Пушкине, я воспользовался его советом и обратился за помощью к историкам. Я исходил из того, что сон Дистели о Пушкине главным образом связан с методами принуждения (магия вуду и иглы), унаследованными от прадеда Пушкина. Встретившись с одним рекомендованным мне историком из университета, я спросил его, есть ли для всего этого какие-нибудь основания в исторических фактах, связанных с предками Пушкина, или же это фантазии Дистели, перенесенные его подсознанием в его сон.

Ознакомившись с отчетом Клозевица о сне Дистели, особенно с той его частью, которая говорит о предке Пушкина, профессор-историк сделал вывод, что в основном все это дело базируется на исторических фактах.

Поняв, что и на этот раз снова уперся в стену, я из соображений приличия выслушал некоторые факты, касающиеся происхождения Пушкина, которые сообщил мне профессор.

Прадед Александра Сергеевича Пушкина действительно был из Африки, из семьи вождя одного племени. Он был самым младшим из девятнадцати братьев. У него была и старшая сестра по имени Лаган; когда ему исполнилось восемь лет, она подарила ему африканские иглы, научила, как ими пользоваться и как тайно носить их всегда с собой, спрятав в буйных кудрявых волосах, кроме того, она научила его распознавать эти иглы и применять их для магии. Родившиеся и выросшие на берегу Средиземного моря, дети любили купаться. Именно здесь, на берегу, мальчика и схватили однажды торговцы рабами. Лаган долго плыла за судном, которое увозило ее брата в неизвестном направлении. Мальчика доставили в Царьград, на рынок рабов, и тут его купил некий богатый вельможа – это был состоявший на дипломатической службе граф Савва Владиславович Рагузинский. Не исключено, что именно иглы, которые он сразу заметил в волосах красивого чернокожего мальчика, привлекли к нему внимание графа, который разбирался в магии и умел ворожить, глядя на металлические монеты, при этом годы того, кто был объектом его ворожбы, пересчитывались в денежную сумму. Новый хозяин маленького черного мальчика, граф Рагузинский, обладал большой силой в двух государствах, его портрет писал Ван Дейк, а жена Рагузинского происходила из семьи венецианского дожа и в качестве приданого принесла своему мужу венецианское палаццо. Второй дворец Рагузинский получил в Петербурге от императора Петра Великого, к которому он поступил на службу и отличился во время Полтавской битвы тем, что ввел одно ценное новшество – организовал систему своевременной доставки русской армии пищи и боеприпасов в ходе этого сражения.