Днем с огнем - [17]

Мечты мечтами, но в относительной узде этих, которые гордость, удерживал только вид Драгана, стоящего у бара, поодаль от игровых столов. Менеджер подкидывал монетку высоко в воздух и ловил одним из пальцев. В полете монетка находилась долго, а в то время, как один из профессионалов спорта (я не стану говорить какого, лишнее это, люди они публичные) потянулся через стол, чтобы схватить дилера за край жилетки (тот вскрыл у себя каре против флэша), желтый кругляш и вовсе завис в воздухе. Я это заметил, потому как стоял инспектором и краем глаза отслеживал поведение серба.

Кое в чем скидывающая излишки эмоций Кононова права: поколебать душевное равновесие может любая мелочь. Меня вот вразумила эта монетка.

— И на Пустой луг в полную луну забредать не смей! Даже днем не советую, а уж ночью — косточек не останется, там своих, от коровьих до людских, валом навалено, новым места не сыскать, их водные духи на побрякушки до зари разберут.

Это Мал Тихомирыч вещал, уплетая торт Муравейник, с зарплаты принесенный в дом. Я не особый любитель сладкого, тортик покупался в качестве угощения и некой платы за беседу. Глупо ведь: ничего не зная о свалившейся на меня небывалищине, не расспросить пару нечистиков, с которыми у меня вроде как налаживался контакт. Об опасностях, о возможностях…

— Ты про поле Потешное? — уточнил Кошар, всколыхнув во мне понимание, о чем парадник речь вел — о Марсовом поле.

Там еще после февральской революции косточек зарыли немало, это каждый знает.

— Про него, поганое. Ох, как на нем утопцы резвятся, да девки тинные, да водник пузо греет под луною.

— Я столько раз мимо ходил, вроде живой, — слегка поежился. — Не совсем впритык, вдоль Фонтанки.

— То прежде было, — парадник смешно покачал своими лохмами. — В прошлом годе было твое вроде. Теперь если один идешь, да луна полна, сторонись, а лучше езжай на этой, как ты называл повозку самобеглую?

— На маршрутке, — подсказал я, подкладывая на опустевшую тарелочку перед парадником новую порцию сладенького. — А чем она мне поможет?

— Железо, людишки, быстрота, — загибая пальцы, перечислил Мал Тихомирыч. — Мы существуем медленно. Исстари как повелось, так и не сменилось. Покуда почуют, покуда потянутся, тебя и след простыл.

— Невелик дело говорит, — вальяжно потянулся на подоконнике Кошар. — Но ты понимание имей: таковое к простым духам относится. Те, что в человечьем теле ходят, в разы опаснее.

— И ездят не на маршрутках, а на гоночных тачках, я понял, — покивал, хлебнул чаю.

— А по Обводному и ездить не вздумай, не то, что ходить! — встрепенулся мой седовласый советчик. — Зло растревоженное не уснет вовеки, людишек-то оно губит, а тебя и вовсе смаковать станет. Ох, участь недобрая у тех, кто в его водах канул… Ни за какие коврижки не ходи повдоль Новой Канавы, Андрей! Под страхом смерти не ходи!

На этом парадник резко засобирался, отказавшись делиться подробностями. Была, я помню, какая-то нехорошая история про строительство теплотрассы в двадцатых, но в чем заключалась — это не ко мне. Одно то, как парадник разнервничался, о многом говорит. Нечего мне делать на Обводном, галочку себе поставил.

— Теперь ты, хвостатый товарищ, — обратился я к Кошару. — Скажи что-нибудь дельное, для выживания нужное и важное.

Он хлобыстнул хвостом по подоконнику, напомнив о давешнем пыльном облаке и тому, что его предваряло.

— Был не прав, — сказал я: ошибки признавать никто не любит, только настаивать на своих заблуждениях — это свойство баранов. — Про няньку. Совету о разумной осторожности внял, обдумавши.

Серьезно, манера речи моих новых знакомцев из преданий старины далекой на меня влияет ого как. Того и гляди, привыкну, начну подобно "соловию стараго времени" высказываться.

— Доля и Недоля справно ткут, да вяжете узлы уж вы сами, — вздохнул Кошар. — Что ты хочешь услышать, Андрей?

Я сделал большой глоток чая, повертел в руках чашку, задумавшись.

— Я о своем сродстве с огнем знаю только с чужих слов. Ты говоришь, тот служивый утверждал… А сам я его даже не чувствую. Это как иметь счет на огромную сумму в забугорном банке, но не знать к нему кодового слова, без которого ни гроша с этого счета не выдадут.

Затрепетали усы, желтые глаза закрылись.

— Сила великая, сплавилась с сутью накрепко. Вот что скажу: на голые камни сколько зерна не сыпь, всходов ждать не след, да и на худой земле налитого колоса не поднимется. В твоих предках кто-то могучий был. Силу не передал, но кровь не водица, все помнит.

— Мои предки: домохозяйка и профессор университета, — покачал головой я. — Бабушки и дедушки умерли до моего рождения, я о них мало что знаю.

— Не мне искать истоки твои, — махнул лапой Кошар. — Мне б сберечь твою буйну голову… Позови его.

— Огонь позвать? — слегка оторопел я. — Как? Елочка, гори?

— Да не голосом же! — заалели глаза у Кошара. — Покажу, но не долго, не те у меня ныне возможности.

Он приложил лапу к груди, вырвал несколько шерстинок, и те, взмыв повыше, вспыхнули тонкими язычками пламени, а на протянутой ко мне лапе лежал тлеющий уголек. Миг — и все пропало. Кошар как-то сгорбился, потемнел.