Для радости нужны двое - [2]

II

Белесый текучий туман приятно холодил разгоряченное лицо Александры, стелился над зеркалом глубоководной Северной бухты так низко, что иногда соседи совсем пропадали из виду и определить их можно было только по тому, как глухо стукались друг о друга гробы.

Едва проплыли в сплошном тумане первые тридцать-сорок метров, бойцы батальона приноровились, плавсредства перестали наезжать одно на другое, и пошла спокойная, яростная работа, нацеленная на главное: успеть до большого солнца, до того, как разойдется туман, к тому берегу. Не зря напутствовал Батя: "Мы должны подгадать так, чтобы немцы и не вспапашились!" Переговариваться между собой он категорически запретил, плыли молчком…

Александра примостила под спину вещмешок и полулегла на него. Так ей было удобней грести правой рукой и придерживать левой бок о бок со своим гробом второй — с грузом. Что-то твердое в вещмешке уперлось ей в поясницу. Александра поняла, что это кованый каблук сапога. В вещмешке у нее было все то же самое, что и в вещмешках у тысяч других фронтовичек, да еще хромовый сапог сорок третьего размера. Сапог в вещмешке Александры лежал один — левый… А на холщовом ушке изнутри голенища этого левого сапога было начертано химическим карандашом А.С.Д. — Адам Сигизмундович Домбровский…

Сашенька сама помечала холщовые хлястики новых сапог Адама, их подарил ему на свадьбу начальник госпиталя Грищук от себя лично и от имени хирургов, находившихся под началом Домбровского. Грищук сказал:

— Дарю тебе данные сапоги от себя лично и от имени твоих братцев-хирургов! И как бы далеко ты в этих сапогах ни ушел, всегда помни наш ППГ. В добрый путь!

Сапоги были на два номера больше ноги Адама, но это даже радовало: пока можно поносить их на теплый носок, а там и портянку сверху не грех намотать, зима, наверное, опять будет лютая…

К вечеру третьего дня официального Сашиного замужества госпиталь, в котором служили молодожены, был почти готов к передислокации, подбирали «хвосты». Начальник ППГ (полевого подвижного госпиталя) Константин Константинович Грищук так и скомандовал на общем построении:

— Подобрать хвосты! Осмотреться. Через двадцать минут всем быть готовыми к маршу. Ра-зой-дись!

Погода начала портиться еще с утра, всем стало понятно: прости-прощай, бабье лето! Небо заволокло рыхлыми тучами, было сыро и зябко. Далеко на востоке время от времени раздавалось тяжелое уханье, может быть, немцы бомбили прицельно, а может, просто сбрасывали груз, чтобы веселей удрать восвояси. К осени сорок второго года наша истребительная авиация уже многому научилась, да и ряды ее значительно пополнились, так что разбойничать безнаказанно немецким бомбардировщикам удавалось не всегда, хотя и удавалось.

После полудня наступила глубокая тишина. Госпитальный народ радовался тишине и тучам — с ними было спокойнее. А к вечеру неожиданно подул сильный верховой ветер, в тучах стали образовываться разрывы, а потом и прогалины голубовато-серого неба. Одна из таких прогалин, притом стремительно расширяющаяся, пришлась как раз над расположением госпиталя.

Грищук, Саша, Адам и его подопечные братцы-хирурги стояли тесной кучкой, вяло переговариваясь о том о сем. Все у всех было собрано, уложено, водители прогревали моторы, изготавливаясь к маршу, а остальные просто нудили, переживая известные своей никчемной унылостью последние предотъездные минуты.

— Фотки людям покажи, — попросил Адама Грищук, — покажи фотки!

— Саша, фотографии у тебя? — спросил Адам.

— Нет, у тебя в полевой сумке, — ответила Саша, — в дареной. — И она благодарно улыбнулась Константину Константиновичу.

— Да-да, вот они, — расстегнув кожаную полевую сумку, сказал Адам, достал пачку фотографий и пустил их по кругу.

— Ты глянь, как тучи растаскивает, — задрав голову к небу, сказал Грищук, — нехорошо! — И побежал к передней по ходу будущего движения автомашине. И всем было слышно, как он кричит, перекрывая шум двигателей, чтобы водители подавали вперед. Он кричал:

— Рассредоточиться! Интервал пятьдесят метров. Рассредоточиться!

Стоявшие близко друг к другу машины тронулись с места, поползли, растягиваясь по дороге.

— Какая разница — рассредоточиться, не рассредоточиться! — задиристо бросил младший из хирургов, рыженький тезка Саши, который был всегда не согласен с каждым предыдущим оратором.

— Не скажи, Александр, — не поддержал его хирург Илья, отличавшийся рассудительностью. — Правильно делает, наш Грищук порядок знает! А получились вы оба отлично, — добавил он, обращаясь к Адаму и Саше — стопка фотографий наконец дошла и до него, стоявшего последним в круге. — Как живые! Здорово!

— А небо почти голубое, и как быстро тучи расходятся, хорошо! — сказал кто-то за спиной Саши.

— Ничего хорошего! Чистое небо — жди бомбежки, — опять нашел причину возразить рыженький Александр.

— А ты не каркай! — осадил его Адам. — Я пойду гуталин возьму, почищу сапоги на дорожку! — сказал он Саше.

— Ну у тебя прямо пунктик! — засмеялась Саша. — Иди, начищай!

— И пойду!

— Товарищ главный хирург, возьмите, — протянул Адаму стопку фотографий Илья.

— И пойду! — не отрывая от Саши сияющих эмалево-синих глаз, повторил со смехом Адам и, не глядя, взял протянутые ему фотографии из рук Ильи.