Длиннохвостые разбойники - [2]
Георгий Алексеевич Скребицкий расширял границы нашего представления о том прекрасном в природе, что помогает нам лучше видеть свою Родину и горячо любить её. Любовь к природе была у него неиссякаемым источником великой любви к Родине.
В «Рассказах охотника» и в «Охотничьих тропах» Г. Скребицкий – враг браконьерства и вдумчивый советчик молодого человека, впервые взявшего ружьё в руки. В книге «С ружьём и без ружья» он делает упор на то, что радует в природе и достойно пристального внимания думающего наблюдателя. Зоркий глаз и фотографический аппарат дают иной раз так много, что нет необходимости и вспоминать о задуманном выстреле. В «Лесном эхе» собраны его рассказы о первых шагах будущего натуралиста и проводится мысль, как важно с малых лет бережно относиться к природным богатствам. В большой книге «За лесной завесой» – как бы весь Скребицкий: натуралист, прекрасный человек, которому много пришлось встречаться с лесниками, охотниками, рыболовами, учёными, пастухами, юными натуралистами.
Книги Г. А. Скребицкого: «Весёлые ручьи», «Друзья моего детства», «Листопадник», «Лесной голосок», «Лесной прадедушка», его повести о детстве и юности: «От первых проталин до первой грозы», «У птенцов подрастают крылья» – заслужили большую любовь читателей.
В книге «За лесной завесой» Георгий Алексеевич писал, обращаясь к своим читателям:
«Родная земля – родная природа, сколько радости, сколько счастья подарила она мне за мою долгую жизнь. И я от всей души хочу, чтобы эти радости, это счастье выпали на вашу долю».
И эта радость не оставляет нас, когда мы идём от рассказа к рассказу Георгия Скребицкого, путешествуя вместе с автором по просторам Родины.
Был он человек большого и светлого таланта, и книгам его уготована счастливая и долгая жизнь.
Вл. Архангельский
Рассказы
ЧЕМУ НАУЧИЛА СКАЗКА
Одно из первых стихотворений, которое в детстве я знал наизусть, была «Песнь о вещем Олеге».
С этим стихотворением связано много воспоминаний. Прежде всего мы с братом Серёжей его обычно читали вслух, когда приходили гости. А иногда вечером, если папа не уходил к больным и был в хорошем настроении, он подсаживался к роялю, храбро, хотя и не очень умело, брал первый аккорд и начинал вполголоса напевать эту же песнь. Серёжа и я являлись на помощь и дружно подхватывали.
В исполнение любимой вещи мы все трое старались вложить как можно больше души и страсти. Наши голоса звучали всё громче и всё грознее, совсем заглушая аккомпанемент.
Частенько в самый трагический момент, когда Олег упрекает кудесника: «Ты лживый, безумный старик! Презреть бы твоё предсказанье!» – в комнату торопливо входила мама. Она указывала на открытое окно и с испугом говорила: «Алексей Михайлович, Алексей Михайлович, ради Бога потише, ведь подумают, что у нас пьяные дерутся!..»
Но мы не сдавались. Пусть думают что хотят.
«Песнь о вещем Олеге» продолжала звучать так же громко и так же воинственно.
Я очень любил эту вещь, в особенности за таинственность её слов, многие из которых совершенно не понимал. Что такое «вещий», или «неразумным хозарам», или «обрек»? Даже самые обычные слова здесь воспринимались мной в каком-то совершенно новом, совершенно особенном смысле. Так, например, я приходил в восторг от непонятного выражения «за буйный набег». Я знал слово «буйный». А уж «за буйный» – это, наверное, что-то особенно сильное, отважное и удалое.
Вся песня была таинственна, непонятна, и именно поэтому мне ещё больше нравилась.
Однако лучше всего, конечно, то самое место, где «из мёртвой главы гробовая змея, шипя, между тем выползала…»
До сих пор помню, как в этом месте холодные мурашки пробегали у меня по спине и я украдкой заглядывал на рояль, не покажется ли из тёмного угла роковое чудовище.
Однажды я спросил Серёжу, как он думает: в каждом ли конском черепе, которые валяются по канавам, живёт гробовая змея? Серёжа ответил утвердительно.
Это открытие было жутко, но увлекательно. Посоветовавшись, мы решили выгнать змею из её убежища, защемить деревянной рогатиной и принести в подарок Михалычу.
И вот в первый погожий день, как только Серёжа пришёл из школы, мы вооружились рогатинами и отправились в опасное путешествие. Дома сказали, что идём играть к товарищам.
За городом всё уже зеленело. По склону оврага цвела черёмуха. Бабочки, пчёлы, жуки кружились возле мохнатых веток. А как хорошо пахло от этих цветущих кустов, от свежей травы, от молодых, едва распустившихся листьев!
Как звонко откуда-то с высоты разливались песни жаворонков!
Но нам с Серёжей было не до цветов и не до песен. Мы осторожно пробирались по склону оврага, среди зарослей молодых лопухов и крапивы.
Где же конские черепа? Казалось, раньше они валялись повсюду, в каждой канаве, а вот теперь, когда надо, нет ни одного.
Наконец у самого дна оврага я заметил белевший череп. Он почти целиком был укрыт листьями лопуха. Череп лежал на земле, оскалив зубы и глядя на нас чёрными впадинами пустых глазниц.
На дне оврага было сыро и темновато от густо разросшихся кустов бузины. Где-то в ветвях тревожно застрекотали сороки, предупреждая нас о грозящей опасности.
