Дивизион - [2]

– Dumb? – переспросил Пит.

– Yes! Dumb, bone head – костяная голова, тупой!

Флэнаган захохотал.

– Вот ты, дубина, смеешься, а мама, бедная, плакала. Спрашивала растерянно учительницу: почему? Почему вы говорите, что он такой тупой? А Ираида Никифоровна ей твердо отвечала: это у вас с мужем надо спрашивать, почему у вас сын такой тупой!

Флэнаган взял со щитка голубенькую пачку «Житан», ловко выщелкнул сигарету, прикурил. Прищурившись, выпустил тонкую, острую струю дыма, покачал головой и сказал решительно:

– Это невеселая история, она мне не нравится…

– У вас, шотландцев, ослаблено чувство юмора…

Машина начала с мягким рокотом взбираться на спиральный подъездной пандус аэропорта.

– Это веселая история, – упрямо сказал я.

– Наверное, у вас, русских, действительно усилено чувство юмора, – пожал плечами Флэнаган.

– Ага! Как рессоры на вездеходе. Иначе не доедешь…

– По-моему, доехали, – сказал Пит, притормаживая у служебного входа.

Я взял с заднего сиденья свою сумку и повернулся к Флэнагану:

– Я рассказал тебе веселую историю. И для меня важную…

– Почему?

– Одна знакомая встретила недавно эту учительницу – Ираиду Никифоровну. Двадцать лет прошло – она старая стала, сентиментальная, все расспрашивала о наших ребятах, у кого что получилось, как жизнь сложилась. И моя знакомая по дурости сказала, что самая яркая, неожиданная судьба вышла у меня. Классная руководительница послушала ее, послушала обо всех моих прыжках и ужимках, вздохнула и подвела итог: «Как все-таки несправедлива жизнь. Ведь такой тупой мальчик был!»

Флэнаган открыл бардачок, достал плоскую фляжку и протянул мне:

– Возьми… Может, пригодится, это хороший деревенский бренди.

– Спасибо, друг…

Я приспособил фляжку в кармане куртки, хлопнул Пита по плечу и вылез из машины. Он наклонился к двери, опустил стекло и сказал:

– Это была невеселая история…

– Нет, это была веселая история, Пит. Просто мы с тобой догадались, что старая карга была права… Пока, дружище! – махнул рукой и, не оборачиваясь, пошел в аэровокзал.

«Ситроен» с резиновым колесным визгом погнал прочь, беззвучно разъехались стеклянные двери передо мной, и я вошел внутрь праздника.

Удивительное гульбище, полное света, музыки, вкусных запахов, веселой и тревожной беготни, экзотических пассажиров – каких-то полуодетых ликующих негров и растерянных заблудившихся шикарных господ. Я вошел в атмосферу звонкого и чуть испуганного ожидания смены воздушной и земной стихий, мелькания реклам, внушительной зовущей неподвижности огромных биллбордов, восторженного удивления от нескончаемого путешествия в прозрачных трубах стеклянных эскалаторов. А закончился праздник у дверей полицейского офиса, где усатый жандарм в опереточной форме спросил меня вполне драматическим тоном:

– Что вам угодно, месье?

– Я – старший офицер Интерпола Сергей Ордынцев, – и протянул ему удостоверение. Жандарм долго внимательно рассматривал коричневую кожаную книжечку, перевел суровый взгляд с фотографии на меня, скромного предъявителя, снова посмотрел на фото и, к моему удивлению, все-таки возвратил ксиву.

– Да, месье Ординсефф, вас уже ждут…

В офисе было полно народу – полицейские в форме, детективы в цивильном, клерки из министерства юстиции, российский консул Коля Аверин и еще четверо русских. Трое из них, несмотря на вполне приличные недорогие костюмы тайваньского или турецкого производства, мгновенно опознавались. Как русские, во-первых, и как менты – во-вторых. С толстыми буграми подмышечных кобур под пиджаками.

Русские – в смысле бывшие советские. Дело, наверное, не в национальности. Русский или татарин, вотяк или еврей – мы не растворяемся в европейском людском месиве. Будто пятая человеческая раса, существуем от других наособицу и отличимы от всех иных так же явственно, как белые, черные, желтые и краснокожие народы. Вот будет для будущих антропологов и этнографов загадочка – почему? В чем генетическая разница? Настороженное выражение лица? Колющий взгляд, исподлобья, в сторону – испуганный и атакующий одновременно? Не знаю. Никто не понимает. Я узнаю земляков в толпе даже со спины. По походке? У нас особенная стать? Бомжи и миллионеры, профессора и воры, молодцы и дедушки несут в себе незримую, но отчетливую общность, которую ученые дураки из Гарварда назвали бы наследственной ментальностью зеков.

Мы все – выброшенная в мир мутация пожизненных арестантов. А, пустое! Не о чем и незачем думать. Все то, что не огонь – то прах…

А вот четвертый русский был красавцем – настоящий валет из карточной колоды. Изящным взмахом головы откидывая назад шикарную гриву волос, молодой русый валет в пиджаке нежно-сливочного цвета, шелковой светло-голубой рубашке, широковатых элегантных трузерах, башмаках «Балли» и скромно поблескивающих на запястьях наручниках, он доброжелательно и снисходительно улыбался всем нам, суетливой толпе стрюцких.

Консул с распаренным бабьим лицом бросился мне навстречу:

– Сергей Петрович, мы уже волновались…

– Зря, – усмехнулся я и небрежно-значительно наврал: – Я никогда и никуда не опаздываю…

Поздоровался с французами, и в затхлой атмосфере полицейского участка еще долго летали, легкие и стрекочущие, как стрекозы, – «бонжур»… «коман сова?»… «рьен»… «бьен»… пока я не разрушил эту обстановку общей приятности: