Дивисадеро - [17]

Нет. Я бы стала пятым колесом.

У музыки много колес, потому-то с ней радостно.

Та женщина, что пела… Анна осеклась, не зная, надо ли спрашивать.

Она берет у меня уроки. Раз в неделю приходит из деревни. Вы живете в доме с голубятней?

Анна кивнула.

Сложив губы трубочкой, человек сдул пчелу, усевшуюся на гитарный гриф. После быстрого круга упрямица вернулась на прежнее место, и тогда он щелчком сбил ее в траву.

Меня зовут Рафаэль, если вам интересно.

Ах да, владелец усадьбы о вас говорил. Мол, вы тут бываете. Анна огляделась. Пожалуй, мне пора домой.

Я вас провожу.

Тропинкой он пренебрег. Повел ее сквозь кусты. Они сгибались в три погибели, пролезая под ветками деревьев. В двух ярдах справа вилась тропинка, но он шел напролом, как бредет корова или летит ворона, ведомые инстинктом. В результате дорога к дому вышла гораздо длиннее. Умиротворение, в лесу снизошедшее на Анну, сменилось царапинами и раздражением к провожатому.

У кухонной двери она спросила, не хочет ли он пить, и затем, наполнив две чашки под краном, фыркнувшим сильной струей, пригласила его к столу, заваленному книгами и бумагами. Освобождая себе место, гость не глядя отпихнул их в сторону. Глаза его по-воровски обшарили кухню. Не надо бы приглашать незнакомца в дом, но Анна уже давно ни с кем не говорила. Взглядом, светившимся то ли любопытством, то ли радостью, гость пожирал обстановку, картины и саму хозяйку. С тем же интересом он разглядывал красную эмалированную чашку в своих руках.

Мой отец слыл вором, сказал гитарист, будто прочитав мысли Анны. Но он не крал в домах, куда его приглашали.

Весьма благородно. Анна довольно скоро нашлась с ответной репликой, чтобы не выдать смущения от полученной информации.

И я так думаю. Но ремесло научило его — а он обучил меня — ценить недоступные вещи. Скажем, здесь для меня самая большая ценность — этот синий стол. Хотя я знаю, что он ничего не стоит.

Ваш отец живет неподалеку?

Он не француз. Но после войны домой не вернулся и встретил здесь мою мать. На войне он был ранен. Потом сколотил маленькую шайку, что подламывала — верное слово? — дома, куда их не звали. На фронте было тяжело, и, наверное, он, как все ветераны, считал, что ему задолжали больше, чем дали.

Значит, он был домушник. Странное словцо. Как, вы сказали, вас зовут?

Рафаэль.

И что ваш отец?

Он не хотел, чтоб я стал вором.

А мать? Она тоже была воровкой?

Рафаэль ухмыльнулся.

Они познакомились на деле?

Почти. В каталажке. Мать подрабатывала в полицейском участке. Наверное, отец ее очаровал, хоть и был старше. Можно еще воды?

Конечно. Анна взяла его чашку и подошла к раковине. Недавно в лесу я встретила каких-то странных охотников.

Тут полно ужасных людей. Вроде меня.

Она рассмеялась.

Здесь большой огород, верно? Можно взглянуть? Я бы что-нибудь сготовил.

Выход в сад через эту дверь. Рвите что угодно…

Анна умылась в раковине под конопатым зеркалом и махровой мочалкой, смоченной холодной водой, обтерла плечи и ноги. Потом вышла в сад, где Рафаэль, затягиваясь сигаретой, озирал грядки.

Те охотники, они деревенские?

Бог их знает. Мы тут сами по себе.

Полагаю, вы бы не сказали, даже если б знали… По правде, я испугалась.

Из внутреннего кармана пиджака он достал зеленую тряпицу:

В следующий раз повяжите ее на руку, и вас никто не тронет.

Анна взяла тряпицу.

Ваш отец англичанин? Вы очень хорошо говорите…

Он свободно изъяснялся по-английски.

Здесь он бывает?

Последнее время нет.

Если вдруг появится, я буду рада пригласить его в гости.

Сев на корточки, Рафаэль обрывал фасоль и сбрасывал ее в зеленую тряпицу, которую подставила Анна.

У вас мясо найдется?

Сейчас отнесу фасоль и отрежу пару кусков.

Чуть погодя Рафаэль пришел в кухню и, выгрузив из кармана пучок розмарина и четыре фиги, занялся салатом, для которого первым делом нашинковал чеснок.

Как же вам и вашему очаровательному отцу удалось сойти с кривой дорожки?

Анна чувствовала себя с ним как с другом детства, которого время превратило в коренастого толстяка. Теперь его музыкальные пальцы кубиками нарезали помидоры. Взгляд его, прежде шнырявший по комнате, был открыт. Незнакомая обстановка его ничуть не смущала, в общении он был совершенно естествен. И потому ее удивила его нерешительность в постели, где они очутились через три дня после первой трапезы. Он просто лежал рядом. Вся его былая легкость превратилась в скованность и бессилие, словно когда-то он перегорел. Ничего не было, они просто держали друг друга в объятьях. Ему было довольно того, что он чувствует на своей груди ее дыхание и разглядывает родинку на ее плече. С мыслью об этом темном пятнышке он и заснул.

Абсолютно не себялюбивый, он посмеивался над своим пузом и далекой от идеала статью. После наконец-то состоявшейся близости (удовлетворившей обоих, надеялась Анна) он голышом вылез из постели, размял ноги и, высунувшись из окна, закурил сигарету, не заботясь о впечатлении, какое производит его освещенный солнцем зад. Позже он сказал, что ему плевать на свою «фигуру». Таких людей Анна еще не встречала. Казалось, его ничто не омрачает. Но потом он рассказал о своей прежней любви, оглушившей его чуть не насмерть, после чего он еле оправился. Анна была первой, к кому он вынырнул из омута одиночества. В мире полно таких, как мы, ответила Анна, подранков любви — вроде бы самого естественного чувства.