Диверсанты. Легенда Лубянки – Яков Серебрянский - [148]

В составе спецгруппы Серебрянского был Ю.А. Колесников[299]. Предоставим ему слово.

«Что это за спецподразделение – Группа „Я“?

– Многого даже до сих пор сказать не могу. В кодексе Группы, который, кстати, никто не отменял, было записано, что нигде, никогда, ни при каких условиях и обстоятельствах я не буду ни писать, ни говорить, ни… Если же я нарушу данную клятву, пусть меня постигнет суровая кара… Для членов Группы не существовало понятий „не могу“ или „невозможно“. Любое задание командования должно быть выполнено, и выполнено в срок, чего бы это ни стоило…»[300].

«Наркомат госбезопасности в то время (осенью 1941 г. – Авт.) был уже эвакуирован в Куйбышев. Пришлось ехать туда. Вот там-то я впервые познакомился с Яковом Исааковичем Серебрянским, начальником особой Группы „Я“, которая подчинялась лично Сталину. Позже я узнал, что до этой встречи Яков Исаакович провел несколько лет в тюрьме. Его и освободили с началом войны, потому что в таких людях нуждалась армия. Он был одним из немногих, кого Сталин в беседах с руководством НКВД называл просто Яша. Железный был человек.

Беседа с ним, конечно, меня потрясла. Оказывается, за мной давно уже наблюдали, знали обо мне буквально все. Перечислил Яков Исаакович даже некоторые мои недостатки. Но все же я, видимо, подходил по своим данным для работы в его особой группе.

– Даже с недостатками?

– С ними пришлось бороться. Сначала меня отправили в спецшколу в Уфу. Там тогда находился и эвакуированный Коминтерн. Многие из его членов стали курсантами этой же школы. Подготовку здесь проходили люди самых разных национальностей»[301].

Условия обучения в спецшколе были напряженные. Подъем в пять утра. Рабочий день начинался в шесть и продолжался до полуночи. Юрий Колесников обучение проходил в составе немецкой группы курсантов. Все его сокурсники, офицеры вермахта, принимали участие в гражданской войне в Испании. Там они, убежденные коммунисты, перешли на сторону республиканцев и после поражения эмигрировали в СССР. Опытные коминтерновские кадры учили молодого разведчика конспирации, а также чисто немецким качествам: организованности и пунктуальности, что и сослужило ему в дальнейшем добрую службу.

Из воспоминаний Анатолия Яковлевича Серебрянского:

«Военные годы. Отец вместе с П.А. Судоплатовым и Н.А. Эйтингоном занимается организацией партизанского движения. Уже много позже от Юрия Антоновича Колесникова, работавшего с отцом в военные годы, я услышал некоторые рассказы об этой работе».

К зиме 1942 года семья Серебрянских собралась вместе, но, к сожалению, не вся.

«Моя мама – маленькая хрупкая женщина, – вспоминает А.Я. Серебрянский. – Ну, наверное, метра шестидесяти у нее не было, ниже, чем метр шестьдесят. В результате репрессий тридцать восьмого года она оказалась в Карелии на лесоповале. Можно представить, что она могла сделать с деревом, даже с сучком, на этом лесоповале. Меня взяла к себе мамина сестра, которой я тоже бесконечно благодарен. Она воспитывала меня, кормила, поила, я для нее был сыном все то время, когда мои родители были в заключении. <…> Во время войны мы оказались в эвакуации в Омске. Жили там, и вдруг тетушку вызывают в НКВД, а что такое для того времени вызов в НКВД, можно себе представить. Она на всякий случай собрала вещи, мы на всякий случай попрощались с ней, и она пошла. И когда пришла туда, выяснилось, что отца освободили – это сорок первый год – и он меня разыскивает. Это было для нее неожиданно, слава богу, что ничего страшного этот визит не повлек за собой. Потом приехала мама за мной, и я уехал в Москву, это было начало 1942 года, мы жили в гостинице „Москва“. Я помню, у мамы тяжелейший ревматизм, все суставы болят, заплывшие глаза, запах мази Вишневского в номере… Это была маленькая мужественная женщина. Как она боролась тогда за реабилитацию отца, царство ей небесное…

Вы знаете, когда первый раз арестовали родителей, я не ощущал это совершенно, тетушка, с которой я жил, говорила, что они в командировке, и мне в голову не приходило, что они арестованы. Когда в 1941 году я увидел отца, который пришел на вокзал встречать меня в кожанке, я так и понял, что он просто вернулся из командировки. <…>

Я помню, 646-й номер гостиницы «Москва» выходил как раз на Госплан, нынешнюю Думу. Через три комнаты от нас, где-то в 650-м, жили Дмитрий Медведев с Кулаковым, Кулагиным. Я у них бывал время от времени. <… >

Дедушку, отца моего отца, я помню очень смутно. Он жил на даче у нас в Серебряном Бору. Называли его тогда „кабинетный дедушка“. Перед самой войной он отправился в Минск и там погиб во время очередной немецкой облавы. Брат мне рассказывал историю о том, как это было… Он жил у двоюродной сестры отца, у родственницы, в доме. На территории гетто. И когда начиналась облава, а это так или иначе становилось известным, вся семья пряталась в туалете, а туалет был расположен так, что входная дверь, будучи открытой, перекрывала вход, и поэтому врывались – а там никого нет. После окончания они, естественно, выходили. И в какой-то момент дед сказал, что он не может так жить и остался. Его забрали, и, естественно, он погиб»