Дитя огня - [90]

Авуаза подняла руку, хотя в глубине души ее мучили те же сомнения; она подняла руку, собираясь ударить Даниэля. Но не успела она коснуться его лица, как Аскульф оттащил ее в сторону. Может, это была его запоздалая месть за то, что она угрожала ему мечом, а может, он просто проявил таким образом свое нетерпение.

Женщина бросила на него удивленный взгляд.

– Сейчас не время терять самообладание. Ты держала себя в руках, когда мы были близки к поражению. Но скоро наступит наш день, и ты тем более должна сохранять спокойствие.

«Наш день, – эхом отдавалось у нее в голове. – Мой день. Его день».

Авуаза повернулась к брату Даниэлю, и теперь торжествующие нотки звучали уже в ее голосе.

– Турмод и Седрик пришли сюда не для того, чтобы грабить. В норманнских деревнях на побережье, на которые они совершили набеги, они не убивали людей, а заставляли их забыть христианскую веру. То же самое они хотят сделать во всей Нормандии. Может быть, им даже Ричарда удастся насильно обратить в веру предков, если он когда-нибудь вырвется из плена короля Людовика и вернется в Нормандию.

– А в чем твоя выгода? – спросил брат Даниэль. – Ричард-язычник не уступит тебе Бретань. Как, впрочем, и Турмод с Седриком.

Авуаза покачала головой:

– Без нас они не справятся. Они не знают местность, а я знаю. У них никого здесь нет, а у меня глубокие корни.

Женщина повернулась к Аскульфу:

– Ты должен найти Матильду. Сейчас это важнее, чем когда-либо.

– После смерти Мауры она не появлялась ни в Фекане, ни в Байе, – пробормотал он. – Наверное, она у Спроты.

– Тогда чего ты ждешь? Исполняй свой долг, а я исполню свой. Я встречусь с Седриком и Турмодом, посвящу их в свои планы и заключу с ними союз.

Аскульф сжал кулаки:

– В этот раз она от меня не уйдет.

В его глазах не было сомнения, только упрямство, и это радовало. Во взгляде брата Даниэля, напротив, по-прежнему читалось недоверие, поэтому Авуаза ушла, не удостоив монаха ни единым словом.

Тем не менее вскоре она встретила человека, омрачившего ее радость. Эрин, которая в последние годы все больше замыкалась в себе, почти не разговаривала с ней и больше всего хотела где-нибудь спрятаться, вдруг подошла к ней.

– Я слышала, что Маура, дочь Кадхи, мертва, – печально сказала она.

Авуаза в ярости кивнула:

– И она это заслужила! Только не говори, что тебе ее жаль.

Эрин отпрянула. В отличие от брата Даниэля, Аскульфа и Деккура, иногда она испытывала страх перед Авуазой. И не скрывала этого. Но, в отличие от брата Даниэля, Аскульфа и Деккура, Эрин могла спорить с Авуазой даже во вред себе.

– Да, мне ее жаль, – решительно заявила она. – Мне всех жаль. Мауру, ее мать…

– Эту предательницу!

– И Матильду мне тоже жаль, – невозмутимо продолжала Эрин, – и тебя, и даже…

– Не смей произносить это имя!

– Ах, Авуаза, – вздохнула Эрин.

Она поняла, что говорить дальше не имеет смысла, и на ее лице застыло выражение бесконечной грусти.

«Я не хочу быть такой, – вдруг подумала Авуаза. – Пусть я буду свирепой, бессильной, растерянной, иногда отчаявшейся, но только не… грустной. Я слишком много грустила раньше».

– Я не могу отступить, – пробормотала она. – Просто не могу.

– Знаю, – произнесла Эрин и погрустнела еще больше.

Глава 7

Стоя на вершине холма, они окидывали взглядом Лан. Днем пригревало солнце, а теперь пронзительный холодный ветер гнал по небу облака. Он ломал слабые лозы в виноградниках, расположенных на холме, и стебли на коричневых лугах, где совсем недавно сошел снег. Крестьяне неустанно трудились в поле, не обращая внимания на небольшую группу путников. Здесь, возле главной дороги, соединяющей Санлис с Кельном, они привыкли встречать незнакомцев и не удивлялись, когда те почтительно замирали, впервые увидев город, который высокие стены превращали в неприступную крепость.

На некоторое время вниманием Матильды завладела эта римская крепостная стена. Потом девушка перевела взгляд на юг и посмотрела на монастырь Девы Марии. Матильда невольно прочитала короткую молитву. В этом монастыре, несомненно, чаще молились за Людовика, чем за маленького Ричарда, но все же было приятно осознавать, что рядом есть люди, далекие от государственных интриг, ведь в поклонении небесному, единственному истинному царю познается ничтожность судеб земных правителей.

Похожее чувство Матильда испытала, когда проезжала Реймс и видела церковь, где короновались франкские монархи. Этот город называли оплотом Франции, caput Franciae. Конечно, таких людей, как Матильда, там ненавидели, а таких, как Людовик и его жена Герберга, напротив, любили, но все же именно здесь постоянно укреплялась вера в то, что все короли подчиняются Господу. В отличие от преходящей власти людей, которую они по своему легкомыслию могут использовать во вред и потерять, Его власть вечна.

Матильда думала не только о молитвах, которые произносили монахини там, в долине, но и о тех, которые, возможно, именно сейчас обращала к небу Спрота. Она никогда не была набожной, но страх за сына полностью ее изменил. Когда Матильда покидала Питр, Спрота впервые в жизни ласково ее обняла.

– Если бы я могла поехать вместо тебя! – воскликнула она. – Как бы я хотела освободить своего сына и поставить на место проклятого короля и его жену!