Дитя огня - [101]

Матильда снова подняла глаза:

– А каким образом это относится ко мне?

Авуаза не спешила отвечать. На секунду ей показалось, что к ней самой это тоже не имеет никакого отношения, не должно иметь никакого отношения. Она лишь изредка вспоминала, кем была до того, как в ее жизнь ворвался гордый норманн. Этот мужчина напал на замок, в котором она пряталась, и оставил в нем кровавый след. Он не пощадил женщин, и прежде всего ее. Не только Бретань он разделил на «до» и «после» – жизнь Авуазы он тоже разрубил на две части, и она быстро поняла, что не сможет сделать ни единого вдоха в этой новой жизни, пока будет держаться за старую. Ей пришлось измениться, так же как придется измениться Матильде. Ей пришлось научиться его любить, так же как Матильде придется научиться любить ее.

Но девушка этого еще не понимала.

– Почему ты хочешь моей смерти? – спросила она, так и не дождавшись от Авуазы ответа.

– С чего ты взяла, что я хочу твоей смерти?

– Ведь тогда на монастырь напали твои люди… И именно ты подослала Мауру.

– Это сделала не я.

– А кто тогда? Я же это помню… В детстве кто-то предупреждал меня о злой женщине. Я думала, что она – это ты.

– Скорее я была той, кто уберег тебя от злой женщины.

– Почему? – В голосе Матильды слышалось не только непонимание, но и отчаяние. – Кто ты?

Ответ дался Авуазе не так легко, как она предполагала. «Я женщина, которая забыла о своем происхождении. Женщина, которая безоговорочно подчинилась новому сильному правителю Бретани. Женщина, которая объединила гордость и жажду власти своих предков со стремлением своего возлюбленного основать в Бретани единое могущественное королевство – не королевство бретонцев, ведь оно слишком часто оказывалось слабым, а королевство норманнов».

Ничего этого Авуаза не сказала. Вместо этого она произнесла:

– Я Авуаза, твоя мать. А твой отец – мужчина, которого я любила, – был могущественным норманном по имени Рогнвальд.

Глава 8

Проехав еще немного вдоль берега, они добрались до круглого вала.

Женщина, которую звали Авуаза и которая была ее матерью, больше не проронила ни слова, а, спешившись за валом, сразу же отвернулась, и Матильда не понимала почему. Может быть, она не хотела показывать свои чувства, а может, решила дать дочери время разобраться со своими эмоциями.

Времени для осознания происходящего у девушки было не так уж много. Вскоре Авуаза заговорила, причем таким равнодушным и монотонным голосом, как будто все, что она рассказывала, на самом деле их не касалось. Матильда впитывала в себя каждое слово, хоть смысл услышанного поняла не сразу.

– После смерти Алена Великого казалось, что время расцвета Бретани безвозвратно ушло. За трон боролось слишком много людей, но среди них не было ни одного достаточно сильного правителя, который смог бы удержать власть. Эта борьба раздирала страну изнутри и привлекала внимание врагов. Постоянные войны утомили народ, и люди, у которых было достаточно денег, оставили эту землю. Те из них, кто смог начать новую жизнь, не вернулись назад.

Девушка кивнула, хотя Авуаза по-прежнему стояла к ней спиной и не могла этого видеть. Эти слова были уже более понятны Матильде: они напомнили ей о Спроте, чьи родители когда-то тоже сбежали из родной Бретани. Но какое отношение это имеет к ней самой? И к тому, что Авуаза, по-видимому, была не злой женщиной, желающей ее смерти, а человеком, который отправил Матильду ради ее собственной безопасности в монастырь, а теперь снова забрал к себе?

Вдруг девушка вспомнила, что в детстве очень сильно ждала этого дня, по крайней мере в первое время, когда угрозы и удары еще не заставили ее забыть о том, кто она на самом деле. Но теперь… Теперь слишком поздно… Теперь она уже не ребенок, а эта женщина стала ей чужой.

– В то время, – продолжила Авуаза, – когда падение Бретани казалось неизбежным, на нее обрушились отряды норманнов, которых раньше сдерживал Ален Великий.

Она медленно повернулась и подождала, пока Матильда внимательно рассмотрит ее лицо. До сих пор девушка замечала лишь худое тело, обвисшую кожу и седые волосы Авуазы, а теперь пыталась найти в ней что-то родное. Если эта женщина – ее мать, то должны же в ней быть знакомые черты! Почему она кажется более чужой, чем светловолосый мужчина из сна и та безликая женщина, которая когда-то плакала при расставании?

– И мой отец… Рогнвальд… был одним из них, верно? – пробормотала Матильда. – Высокий, светловолосый, сильный. Когда он умер, ты отдала меня в монастырь, чтобы уберечь от опасности…

Если эти слова и разбередили старую рану, Авуаза не подала виду.

– Название монастыря от меня скрыли, – совершенно спокойно заявила она. – Я не хотела его знать, ведь это было бы слишком рискованно: его могли выбить из меня под пытками. Поэтому прошло много времени, прежде чем мне удалось тебя найти. Больше, чем я ожидала.

Взгляд Матильды упал на цепочку на шее Авуазы.

– Ты тоже норманнка? – спросила девушка.

О языческой вере она знала немного, но амулет, который носила ее незнакомая мать, считался знаком бога Тора и благодаря крестообразной форме был известен и христианам.

– Я родилась и выросла христианкой, – коротко ответила Авуаза и не стала объяснять, почему это изменилось.