Дитя миссионера - [4]

Я здесь никогда не бывал. Это лабиринт, и войди я сюда один, живым бы не вышел. Даже следуя за Бароком, я Чувствую на себе тяжелые взгляды мужчин. Мы идем с лодки на лодку, они проседают и поднимаются у нас под ногами. Лодки покачиваются, зеленая река воняет мусором и гниющей рыбой, и у меня в голове мутится. Я здесь уже два с половиной года, я говорю на местном языке, но никогда не смог бы жить так, как эти южане - на головах друг у друга.

Поближе к середине, где оставлен проход для судов, мы забираемся по трапу на лодку побольше, длиной примерно в пять человеческих ростов - дом Барока. Крохотная коричневая женщина, завернутая в синюю ткань, ворошит уголь в тамписе - это такой кувшин, где возле дна есть место для закладки углей, чтобы варить пищу. Тампис большой. Я чую запах мяса, рядом в белой с синим миске стоит желтоватая простокваша. Мне снова хочется есть. Она поднимает глаза и тут же их опускает. Барок не обращает на нее внимания и переступает через аккуратную пирамиду лавандовых фруктов-коробочек; один расколот до лиловой мякоти. Я переступаю вслед за ним, нагибаюсь и подбираю одну коробочку.

- Эй! - кричит женщина. - Это не про тебя!

Барок даже не оглядывается, потому я ей подмигиваю и иду дальше.

- Желтоволосый собака-дьявол! - визжит она.

Я иду за Бароком в трюм, превращенный й просторное жилье, хотя и слишком теплое, и здесь меня ждет первый сюрприз. За столом сидит юная девушка, с обнаженными плечами и длинными волосами, и рисует кистью на бумаге.

- Паль-цы! - рычит на нее Барок.

Она так увлеклась своим рисованием, что .его не сразу замечает, и мне представляется случай посмотреть, что она рисует - длинную волнистую линию, и она так ее выводит, будто каждая волна и изгиб что-то значат. Это, конечно, не так, потому что линия ползет по всему листу.

- Пальцы, тащи это к себе!

- Там слишком жарко, - хмуро возражает она и тут поднимает глаза. Я блондинистый и загорелый - потрясающее зрелище для южной девушки, которая вряд ли видела в жизни человека не с темными волосами. Она пялится на меня, собирая бумаги, потом уходит на заднюю половину, сдвинув брови в темную полосу и тяжело топая ногами, как человек, у которого чуть-чуть не все дома,

Барок смотрит ей вслед с таким видом, будто попробовал на вкус что-то, что ему не понравилось.

- Мои гости будут позже, - говорит он. - Жди на палубе.

- Что я должен буду делать? - спрашиваю я.

- Играть на флейте и смотреть за гостями.

- И это все? - спрашиваю я. - Ты мне двадцать серебряков платишь только за то, чтобы я смотрел? - Он собирается резко ответить, и я добавляю: - Если ты мне скажешь, за чем смотреть, может, я лучше справлюсь.

- Смотри, чтобы беды не было, - говорит он. - Этого тебе достаточно.

Плохо дело, брюхом чую. Наниматель, который не доверяет своим гостям или работникам,.- это как собака с заскоком: покусаны будут все. Я мог бы уйти: вернуть ему пять серебряных, ухватить еще один фрукт-коробочку - и назад. У меня чуть меньше половины осталось от серебряка Двоюродной, неделю можно прожить вполне сносно, если спать на причалах.

- На корме есть еда. Угощайся, а если баба будет шуметь, не обращай внимания.

Я остаюсь на этой работе. Решение принимал желудок. Хет в «Притчах» говорит, что наша жизнь держится на мелочах. Насчет меня это, точно, верно.

Я ем медленной осторожно. Я знаю, что, если съесть слишком много, в сон потянет. Но зато я набиваю сумку фруктами-коробочками, клецками из голубиных яиц и красным арахисом. Особенно арахисом - человек на нем долго может прожить. Пока я ем, приходит Пальцы и садится на меня смотреть. Я уже говорил, что я невысок, обычно мужчины выше меня, а она почти моего роста. На ней школьная форма, темно-красные цвета одного из орденов, а густые волосы перехвачены сзади красным шнуром. На молодой девушке эта форма была бы хороша, а у этой только подчеркивает, что она не ребенок. Слишком она уже взрослая для обнаженных рук, для непокрытых волос, для шнура, подпоясывающего платье под самыми грудками. Она, наверное, только что после месячных.

Поев, я споласкиваю лицо и руки в ведре. Она спрашивает, помолчав:

- А почему ты рубашку не снимаешь, когда умываешься?

- Ты нахальный ребенок, - говорю я.

У нее хватает такта покраснеть, но все равно на лице написано ожидание. Она хочет посмотреть, насколько у меня волосатая грудь. У южан волос на теле почти нет.

- Я сегодня уже купался, - говорю я. Когда южане хотят посмотреть, не похож ли я на мохнатого термита, мне не по себе. - А откуда у тебя такое необычное имя? - спрашиваю я.

- Это не имя, это прозвище. - Она смотрит на свои босые ноги и подворачивает их смущенно. Я думал, она слегка не в своем уме, но без Барока она довольно быстра и летка на ногу.

Может быть, это его наложница. Южане обычно сначала заводят себе первую жену, а потом уже красотку.

- Пальцы. Почему тебя так называют?

- Да не «Пальцы», - говорит она раздраженно. - Хальци. Что это еще за имя такое - «Пальцы»? Мое имя - Халцедон. Спорим, ты не знаешь, что оно значит?

- Это драгоценный камень, - говорю я. … - Откуда ты знаешь?

- Я бывал в храме Хета в Телакре, - говорю я, - и глаза Шескета-льва там сделаны из двух больших халцедонов.