Дитя да Винчи - [68]

Потом он заговорил ясно и понятно и тронул меня тем, что попал на больное место. Он снова превратился в эхо Леонардо:

— Вода способна окрашиваться в любые цвета, принимать все запахи и вкусы, но сама по себе никакая.

Он перевел дух и, словно обретя былой голос, продолжил:

— Вода поднимается в воздух в виде пара…

Помолчав немного, добавил:

— Вода беспрестанно меняется перед тем, как воссоединиться с океаном.

Разразилась гроза, замигала электрическая лампочка, в небесах зазвучала раскатистая увертюра. Я вглядывался в измученное лицо человека, у которого не было своих слез и который ждал, когда вместо него заплачет небо. Он встал, прижался лбом к стеклу и жестом подозвал меня.

— Научу тебя одной штуке: попробуй сосчитать секунды между вспышками молнии. Леонардо искусно проделывал это. Каждое мгновение жизни самоценно, уверен, ты, как и я, обожаешь грозу. В нашем с тобой положении безумие слушать великое потрясение, свершающееся в природе. Но оно, по крайней мере, происходит вовне, а не внутри нас. Это раскрепощает, да и все заглавные партии уже распределены заранее: воздух, огонь, земля, вода, молния. Да Винчи увлекался метеорологией, еще до изобретения телескопа часами вглядывался в небеса. Однажды увидел огромное облако над озером Маджоре, оно час неподвижно висело, прежде чем разразиться небывалой грозой.

Небо будто вторило его рассуждениям, со всех сторон раздавались раскаты грома, и я мало-помалу стал испытывать нечто вроде блаженства, которое, казалось, ничто не предвещало. Мой товарищ по несчастью обернулся — на его землистом лице сияли голубым метиловым пламенем глаза, — и промолвил:

— Поразительно, но на этом свете нет ничего бесполезного. Благодаря грозе я только что осознал мощь воды и представил себе, какова ее способность приводить в движение механизмы.

Излияния не были свойственны Господину Кларе, однако в это мгновение я ничего так не желал, как прижаться к нему. Он молча взирал на меня — понять, о чем он думает, было невозможно. Когда он заговорил снова, оказалось, он поменял тему разговора, теперь речь пошла о глазах. И вновь каждое его слово было вдохновлено Леонардо.

— Глаз — окно тела.

«Оно и верно, — задумался я, — природа наделила нас чудесной способностью видеть, нужно беречь ее и промывать глаза — оконце души — после каждого взгляда». Впервые посмел я перебить старика:

— Отец рассказал мне, сколько вы выстрадали на войне. Отчего так тяжело страдать? Отчего кажется, что страданию не будет конца? Отчего страдание сродни ремеслу, которому следует обучиться, и каков способ предохранить себя от страдания?

— У меня для тебя есть два ответа, — отвечал Кларе. — Первый принадлежит Альфреду де Виньи, второй — Леонардо. Виньи тебе известен, ведь ты родился в том же городе, что и поэт, автор «Сен-Мара», сочиненного им, когда ему не было и тридцати. Действие романа начинается неподалеку отсюда в замке Шомон, сын маршальши д’Эффиа влюбляется в юную Марию де Гонзаг, герцогиню Мантуанскую. Виньи — автор строк: «Создатель, вы сделали меня сильным и одиноким. Дайте же мне забыться земным сном». «Спасение в том, чтобы не иметь никакой надежды… спокойное отчаяние без гневного спазма и упрека, обращенного к небу — сама мудрость». Девизом его было: «…молча отстрадав, умри». Его убеждение: «Молчаньем будь велик, оставь глупцам иное»[108].

Я осмелился произнести вслух несколько строк Виньи, надменного с болезненным сознанием поэта, раздираемого чувственностью и завышенными понятиями о чести.

Откуда вы пришли, о Чистота святая,

Узревши в детстве зарождение земли

И цвет ее начал, взошедших между нами,

О роза рая — Чистота — откуда вы?[109]

Господин Кларе совершенно успокоился, к нему вернулось безмятежное состояние духа. Приняв скорее сторону да Винчи, а не Виньи, он продолжал говорить со мной, вроде бы и не отвечая напрямую на мой вопрос, однако каждое лыко ложилось в строку.

— Смотри на дневной свет и любуйся тем, как он прекрасен. Закрой глаза и понаблюдай, что произойдет — то, что ты увидел перед тем, исчезнет, а того, что ты увидишь потом, еще не существует.

Глава 45 ХОЧЕШЬ СОСТАВИТЬ НАМ КОМПАНИЮ В АГЛА?

Одна лишь Мадмуазель Вот пользовалась в Кло-Люсе привилегией проживать в собственной небольшой квартирке. Она располагалась на втором этаже и выходила окнами на лестницу, спустившись по которой можно было попасть во владения Мориса. Как раз напротив квартирки находилась наша столовая с кессонным потолком, их разделял длинный темный коридор, который вел в центральную часть замка. Нам было неведомо, отчего старая дева всегда запирается на ключ, но только вокруг нее, советовавшей нам ничему не доверять, поскольку даже женские драгоценности могут содержать яд, сгущалась тайна.

Уже было отпустив, Мадмуазель Вот вновь схватила меня за локоть, стоило мне взяться за ручку двери. Я обернулся и обомлел: это была уже другая Мадмуазель Вот. Как за такое краткое мгновение можно было так разительно перемениться, ума не приложу. Она сама, хотя и опосредованно, дала мне ответ на этот вопрос.

— Жизнь — потрясающая штука, ты не находишь? А заметил ли ты, что после смерти супруги Господин Кларе сияет? Удивительно, правда? Вчера мне показалось, что он опять превратился в любимца публики, неотразимого тенора, этакого молодца, отправляющегося на фронт с песней на устах. В его походке ощущались легкость и радость человека, знающего, что впереди его ждет счастье. Он держался прямо, но для приветствий склонялся, как прежде на сцене, с присущей ему грацией. Сказал, что ходил гулять в Шандон, деревушку на подступах к Амбуазу со стороны Тура, на том склоне, где проживает вдова Гийома Аполлинера — ее дом в конце тропинки с живописными хижинами по обе стороны. Он никогда прежде там не бывал из-за ревности Сьюзи, несмотря на дружеские чувства, которые связывали его с женой поэта, а также из-за воспоминаний о счастливой поре. Он вернулся воодушевленным, насмешил меня, рассказав о птичьем дворе, который там увидел. А еще прочел из Аполлинера: