Диспансер: Страсти и покаяния главного врача - [17]

«Est ist eine alte Geschichte,

Die bleibt immer neu…»*

Такая маленькая проблема, небольшой этюд. Крайними остаются больные: положат к ним умирающую маразматическую старуху, послушают они ее бред, понюхают, как мочится под себя. Я выдвигаю аргументы: дескать, здоровым родственникам в квартире все это легче перенести, чем больным в палате. Только аргументы не действуют — нужен другой ход. Выясняю осторожно, претендуют ли родственники на комнату больной после ее смерти.

* «Эта старая история остается вечно молодой…»

Если претендуют — говорю вскользь, что об этой жилплощади может узнать городское жилищное управление, и записываю адрес. Взыскующие и страстные посетители разом охладевают и уже спокойно, не теряя достоинства, покидают мой кабинет.

Вообще много есть приемов и способов удержаться на этой шахматной доске. Иной, вроде непутевый совсем, а держится очень просто: возглавит, скажем, бюро по жалобам при здравотделе. Никому в этой дряни копаться не хочется, а этот гребет. Тем и ценен. Хоть, впрочем, и это не спасет, если навалятся хори дружно. Всем нужно крутиться, даже такой шестерке. И снова о приемах. Хороший способ — разделить ответственность. То есть хори тебя в угол, чтобы сам ты отвечал лично. А это — очень плохая позиция. Они тебя со стороны судить будут и очень сурово. Если сами бездельники — твою недоработку из-под земли вытянут и на щит поднимут и возопят. Они, бессердечные, любят говорить о твоем равнодушии. Видят они соломинку в твоем глазу. Вот тут и надо им по глазам собственным-то бревном и двинуть.

Работала у меня отвратительная медицинская сестра Медведева. Скорее, даже не работала, а мешала работать. На дежурстве частенько пьяная, по закону ее можно за это одно выгнать без суда. Да только не докажешь, никто ведь свидетелем не пойдет. А главное, начальство этой самой сестре покровительствовало. А та из себя куртизанку строит, наряжается. Девкам намекает, что живет со мной, мне намекает, что живет с тем-то… (многозначительно). Аферистка. Больному мальчику наконечником клизмы разодрала прямую кишку. Отец у нее — важная шишка в городе. Из бывших, но в почете. Комиссии возглавляет, на трибунах и в президиуме мелькает. Она-то сама на отца наплевала, но люди с ним считаются. А с другой стороны, очень нужно ее выгнать: она ведь не только сама гадит, но и других развращает, и мой авторитет падает, раз я это терплю.

Случай подвернулся такой. Прогуляла она две недели. Девчонки тихо сообщили — уехала с любовником (они такие вещи всегда знают). Я мигом звоню домой, родители сообщают, что она по моему заданию отправилась в командировку. Я им объясняю, что ничего подобного, драматизирую ее исчезновение и очень прошу сообщить мне, когда она появится, чтобы я не волновался. И по тону чувствую, что они уже догадываются, где она, потому как не первый случай, да и не последний. Тут я предлагаю удариться в розыск, заявить в милицию. Отказываются, мнутся.

Потом, когда она у нас появилась, я благородно возмущен: а ведь так волновался — убили, похитили?! А она гуляла, а девочки за нее работали. И что же она сделала со своими родителями? Да как она смеет отцу теперь в глаза смотреть! Такому отцу, такому папочке!

Из этой удобной позиции, защищая папочку, я могу переть на нее, как хочу: папочка мне за это ничего не сделает, я же на его стороне.

— К работе не допущу тебя, — говорю, — пока не извинишься перед отцом.

— Плевала я на него, — говорит она.

Я потрясен, как послушник, в присутствии которого осквернили Имя Господне.

— Твой отец, — кричу, — заслуженный старый работник (и воздымаю руки к потолку). Да каждый из нас ему обязан, мы у него учимся, каждое его слово для нас — закон. Не только тебе он отец, всем он нам отец. Так пойди же и скажи ему: «Папа, прости меня, непутевую, никогда больше в жизни…».

— Да плевала я на него и на вас, будьте вы прокляты.

Она меня прерывает и удачно ставит в одну компанию со своим папочкой. И в ярости пишет заявление об уходе, и я подписываю его этим же числом, и она исчезает из моего кабинета, а через пару минут и приказ готов, и печать проставлена.

Здесь я остановлюсь и подумаю о внуках. Они же не поверят. Дотошный внук возьмет закон о труде тысяча девятьсот моего времени, перечитает параграфы и найдет, что работника можно уволить после трех выговоров, подтвержденных местным комитетом. А пьяного — так и сразу, если два свидетеля найдутся. Для чего же эти психологизмы и трюки? Не проще ли набрать три выговора (а ведь есть за что!) или за пьянку сразу? Но вот никто почему-то этого не делает. Не слышно пока о таких прецедентах. И не зря. Ибо, кто живет в стеклянном доме, не должен бросаться камнями. Оскорбленный папочка, прогульщик или лодырь напишет жалобу или анонимку! Не о себе лично, не о своем частном алкогольном случае, а принципиально, вообще о нарушении Правил. А правила мы обязательно нарушаем, и за это нам снимут голову, если кто пальцем укажет. А не нарушим Правил — дело завалится, опять голову снесут — это сказка про белого бычка.

В моем случае — еще сложнее. Мне с начальством ссориться нельзя: оно-то знает, где я нарушаю, помалкивает до времени, зачем ему губить меня понапрасну? А у него тоже начальство есть наверху. И ему с ними тоже ссориться нельзя. Закольцовано это дело, кругом шестнадцать. Равновесие установилось! Правила еще можно нарушить, а вот Равновесие нарушить нельзя, все завалится.