Диснейленд - [22]

– Пан Марек, к телефону!

Кстати. Я наискось пересек стадион. Кажется, Ксенжак что-то крикнул мне, но я не уверен в этом. Я нырнул в открытую дверь мимо Цыпрысяка. Он был разочарован. Обычно я спрашивал, кто звонит. И он, качая головой и вздыхая, отвечал:

– Представительница американского Олимпийского комитета, но теперь она шпарит по-польски.

Я нарушил правила игры, и Цыпрысяк несколько дней будет на меня дуться. Но что поделаешь! У меня не было времени на всякую чепуху. Как можно быстрее одеться и уйти, чтобы не столкнуться с Ксенжаком.

– Да. Слушаю.

– Это я. Ты пойдешь на концерт или нет?

– Ведь мы уже договорились, что пойдем. Почему же ты спрашиваешь?

– А почему ты грубишь? А спрашиваю я, потому что один раз ты уже отколол такой номер и не явился. А я не хочу, чтобы снова пропали билеты.

– Никаких номеров я не откалывал, просто произошло недоразумение. Ты сама это прекрасно знаешь.

– Вот мне и не хочется, чтобы опять произошло недоразумение.

Под окнами канцелярии прошел Ксенжак. Интересно, заглянет он сюда или пойдет прямо в гимнастический зал? Там у них в пять какое-то совещание.

– Алло?

– Да! Я слушаю.

– Я думала, нас прервали. Значит, идешь. Да?

– Разумеется, иду, Агнешка. Когда мне за тобой зайти?

– Не надо за мной заходить. Я буду занята. Встретимся около филармонии в четверть восьмого. Не опаздывай!

– Я никогда не опаздываю, – сказал я, но Агнешка уже положила трубку.

Я помчался в гардероб. Ксенжак мне не встретился. Вдруг он поджидает меня в раздевалке? К счастью, и там его не оказалось. Наверно, совещание уже началось. Слава богу! Но, чтобы поспеть к половине шестого в Краковский парк, надо поторапливаться. Я принял душ. Даже не мылся, а просто окатился водой. Агнешке приспичило, чтобы я пошел с ней на концерт. Надеется, что научит меня любить музыку? Или что музыка перевоспитает меня, облагородит? А может, просто не хочет появляться без меня, чтобы не вызвать сплетни. Господи, до чего все это глупо! А глупее всех – я сам! С какой стати позволять обрекать себя на три часа смертельной скуки? Серьезная музыка меня абсолютно не интересовала. Даже если играла знаменитость, вроде того пианиста польского происхождения, фамилии которого я никак не мог запомнить. Интересно, кто установил и доказал, что он самый выдающийся в мире пианист? В Кракове был ажиотаж, все твердили его. имя, а я не мог его запомнить. Потому что меня это нисколько не волновало. Но на концерт я все-таки пойду. Пойду и буду слушать, хотя я с большим удовольствием посмотрел бы какой-нибудь вестерн. А пойду я совсем не потому, что сноб или что-то из себя изображаю. Просто я должен пойти. Таковы мои жизненные принципы. Ужасно, что жизненные принципы слагаются из понятий, не представляющих интереса и ни к чему не пригодных. Я не вытерся как следует и с трудом натягивал носки. И злился на себя, что напрасно теряю время: вытер бы ноги, и дело пошло бы быстрее. Тем не менее я продолжал возиться с носками. Наконец оделся кое-как и выскочил на улицу. Я бежал так быстро на случай встречи с Ксенжаком. Тогда я имел бы все основания бросить ему: «Я тороплюсь, поговорим потом!» Жалкое, трусливое бегство. Как это мерзко!

За углом я налетел на Дороту, выходившую из дамской раздевалки. Книга, которую она держала в руках, плюхнулась на землю.

– Сумасшедший! – бросила Дорота.

Я нагнулся и поднял книжку. Взглянул на заглавие: «Приключения Питера Пэна». Мы направились к воротам. Дорота была в плаще болотного цвета. Сияло солнце, на небе ни облачка, ничто не предвещало дождя.

– И чего ты напялила плащ в такую погоду?

– А мне так нравится.

Видно, только что купила, и ей хотелось немного пофорсить. Было четверть шестого. Особенно спешить некуда. За пятнадцать минут я шутя поспею в Краковский парк. Но мне хотелось побыстрее оказаться за пределами спортклуба.

– Куда ты так несешься? – проговорила Дорота. – Отдай книгу.

Когда мы вышли из ворот, я убавил шаг. Вернул ей книгу.

– Тоже пробавляешься глупым чтивом. И не стыдно тебе увлекаться детскими сказками?

– Много ты понимаешь! Это очень мудрая книга. Знаешь, я прыгнула сегодня на дистанцию шесть и три десятых.

– Э, не верю!

– Не веришь? Тогда вернемся, и спроси мэтра. Он сам замерял.

Она поволокла меня обратно.

– Ну, ладно, ладно. Верю. Только отпусти меня.

Дорота отпустила меня и задумалась.

– Скажи, пожалуйста, почему мэтр ко мне придирается?

– Придирается к тебе? Понятия не имею. Он никогда ни к кому не придирается.

– А ко мне придирается. Ты сам был свидетелем. На что он намекал, когда сказал, что не подозревал у меня чего-то?

– Слушай, Дорота. Почему ты так чудовищно глупа?

– Почем я знаю?

– Небось просто прикидываешься. Признайся, нарочно притворяешься, что глупа, как пробка.

– Честное слово, не прикидываюсь. Значит, ты не знаешь или не хочешь сказать, почему мэтр придирается ко мне?

Я не отвечал. Дорота тоже молчала.

– А я знаю, – сказала она немного погодя. Сказала так, как говорят себе.

– Тебе в какую сторону? – спросил я на углу улицы Мицкевича. Я боялся, что она не торопится и захочет меня проводить.

– Мама ждет меня обедать. Но она может и подождать. Я ужасно не люблю спешить.