Дипонегоро - [12]

Глаза Абдуллы вспыхнули. «Убирайся со своим богом в преисподнюю! — закричал он. — Я не боюсь его и плюю на него. Он всю жизнь мучает меня здесь. Но ему этого мало: пусть кровопийца терзает меня и на том свете… Аллах любит только таких, как ты, а таких, как я, он сбивает с ног да еще волочит по земле…»

Небо не разверзлось и не покарало нечестивого. Иногда странные мысли приходили в голову Онтовирьо. «Я принадлежу к тем, кто проводит время в праздности. Я принц, сын раджи. А предки моей матери — крестьяне, такие же, как эти… — думал он. — Почему один носит золотой меч, а другой ходит в рогоже? И рай и ад существуют в этом мире… Чеад султан Сепух отличается от заморского дьявола генерал-губернатора Альберта Висе?»

Сперва Онтовирьо слагал стихи о пылающих орхидеях на стволах деревьев, о клубящихся в жарком желтом свете ярких, как радуга, бабочках, о бананах с их громадными листьями и гроздьями плодов, о темно-синем море, разбивающемся о белые, как груды соли, коралловые рифы, о тоненьких, как ротан, девушках, выходящих в мокрых саронгах на берег, и о вечно шумящих пальмах с пепельно-серыми гибкими стволами…

Но с годами в строки пантунов стали вплетаться иные образы: умирающий от голода ребенок и мать бессильная ему помочь; наводнение в горах — проклятый поток банджир, сметающий на своем пути и бамбуковые хижины и деревья, банджир, поднимающий свои мутные волны до неба; вулканы, изрыгающие пламя и выжигающие целые деревни; жадный чиновник в черном суконном сюртуке и вонючих сапогах, забирающий у бедняка последнюю горсть риса; вождь восставших Дипонегоро, умирающий в тяжелых кандалах на чужбине.

Онтовирьо отвечал тем, кто пытался представить Яву райским садом, а ее жителей — добродушными, кроткими и покорными, только и мечтающими о том, как бы лучше услужить своему господину. У себя на родине голландцы рассказывали о волшебном крае южных морей с экзотическими островами пряностей, населенными беззаботными, как дети, туземцами, проводящими в полудреме все свое время, ленивыми, увитыми венками из лотосов и орхидей. На островах вечного лета растут хлебные и дынные деревья, кокосовые пальмы и сахарный тростник, и человеку не нужно заботиться о хлебе насущном, о жилище. Кому-то нужны были эти сказки. Онтовирьо видел, как круглый год гнут спину на грядках крестьяне и все же живут впроголодь. Каждая кокосовая пальма имела своего хозяина, и каждый орех был на счету. С каким нетерпением ждал бедняк, когда созреет на его хлебном дереве плод! А банан тут был таким же лакомством, как и в Европе. В поселения — кампонги вползали злые болезни — оспа, холера, малярия, уносящие тысячи жизней.

И вот в стихи Онтовирьо ворвалось удивительное слово: «Свобода»! Откуда взялось оно? По-видимому, оно, как неугасающий вулкан Мерапи, всегда жило в сердце каждого яванца, но не всякий смел произносить его. Теперь это слово вслух произнес принц, и «пантун о свободе» обрел крылья, полетел из кампонга в кампонг. И когда Онтовирьо появлялся в деревне, его встречали радостными возгласами: «Мердека! Мердека! Свобода!..»

Принц недоумевал: крестьяне понимали это слово слишком прямо — свобода от всех поработителей. И от голландских и от своих. А он в своем пантуне имел в виду прежде всего свободу духа, нечто возвышенное, почти неуловимое. Быть свободным, как птица, парящая в небе…

Отец Аном, как-то пожаловавший в Тегалреджо, сказал Онтовирьо:

— Султан Сепух тобой недоволен. До него дошли слухи, что ты своими стихами вводишь в соблазн мархаэн.

Мархазн — значит простой народ.

— Разве я не вправе слагать пантуны о том; о чем мне хочется? — возмутился Онтовирьо. — По милости Сепуха я вынужден украдкой встречаться с матерью. В кратон дорога мне закрыта. В чем моя Вина перед богом и людьми? Разве в моих жилах течет не твоя кровь? Мне в утешение остаются лишь пантуны, но даже и их султан хочет отнять.

Отец ласково положил ему руку на плечо.

— Я слышал твои стихи, они как зеркала. Но мудрецы говорят, что ошибки умного человека — пыль на полированном зеркале: их нетрудно стереть. Я сам когда-то сочинял пантуны, но те времена прошли: со дна колодца видишь лишь клочок неба. Ты произносишь; «Свобода». Еще совсем недавно французы на весь мир кричали: «Свобода! Равенство! Братство!» Султан боится этих слов: они как факел возле стога соломы. Бойся мархаэна. Мархаэн как поток банджир, — он не щадит никого. Ты принц, и тебе ли уподобляться мужицкому вожаку Кен Ароку из Кедири. Лучше сочиняй пантуны о закатах и райских птицах.

О Кен Ароке, простом крестьянине, еще в древние времена поднявшем восстание против трона, Онтовирьо слышал не раз. Он усмехнулся и сказал:

— Но ведь справедливый король революции Бонапарт тоже произносит эти мятежные слова: Свобода, Равенство, Братство!

Аном сморщился:

— Император Наполеон больше не произносит подобных слов. Большой гром, но малый дождь…

Восемь лет прошло с той поры, как была уничтожена Ост-Индская компания. Все надеялись, что скоро, очень скоро голландцы уберутся домой: ведь их самих теперь захватил Наполеон! А кроме того, французы провозгласили, что свобода и равенство являются неотъемлемыми правами человека.