Диплом джунглей - [2]

– Чем? – завопил он. – Я тоже выдрессирую орангутанга!

– Нет ничего хорошего в том, чтобы пытаться делать из дикого животного человеческое существо.

Лезо так рассмеялся, когда я это ему сказал, что почти забился в конвульсиях. Он упал на кровать и смеялся в течение добрых десяти минут. Он был проныра, этот Лезо, а проныры должны оставаться в городах. Джунгли не для них…. Шрайбер замолчал и снова замер в своем большом кресле. В жужжании, которое неслось из дома, появилась нестройная кота, и, как дирижер, он пытался определить, откуда появился этот фальшивый звук. Он осторожно поднялся и исчез в темноте внутренних комнат.

Вернулся, медленно раскуривая трубку – жизнь в джунглях делает человека спокойным и неторопливым, – снова опустился в кресло.

– Детеныш мартышки болен, – пояснил он секунду спустя. – В джунглях бы он умер. Здесь же, я думаю, выживет… Но вернемся к Лезо, проныре французу, который должен был оставаться в Париже, вместо того чтобы ехать сюда. Он приклеил эту гравюру обезьяны над своей кушеткой и смотрел на нее каждый день. Она мешала ему спать.

– Двести фунтов в неделю! – кричал он. – Подумайте об этих деньгах, старая фламандская башка! А мы разве не смогли бы тоже выдрессировать обезьяну?

– Мне нравится орангутанг таким, каков он есть, – сказал я. – Если же он будет курить мои сигары и читать мои письма, я перестану его любить. Зверь должен быть на том месте, которое ему предназначено в царстве зверей…

Тремя днями позже один даяк поймал орангутанга, только что вышедшего из детского возраста, и француз поторопился его купить.

– Это именно тот возраст, который мне нужен, – говорил он, сияя. – Я хочу выдрессировать его как можно быстрее.

Я ничего не говорил Мне было хорошо известно настоящее место орангутанга в зверином царстве. Мать-природа умно распределяет ранги, и знает она, что орангутанг – не то создание, которое посылает записки своей подруге или прикуривает сигару, сидя в сапогах настолько узких, что они сжимают ему пальцы, созданные для того, чтобы прыгать с ветки на ветку. Со времен ящеров, пожирателей муравьев, с их роговыми доспехами до Пьера Лезо мать-природа распоряжалась вполне подходящим образом.

Я уже говорил: Лезо не был создан для жизни в джунглях. Нет, мой друг. Он все время находился в страшном волнении, не мог держаться спокойно В своем воображении он уже рисовал себя миллионером. Да, да. Он покупал отель в Пасси, машину последней марки, улыбки балерин в Гранд Казино. Есть такие люди. Они делают шикарные кареты из своих видений, которые везут их прямехонько в ад Под его кушеткой была спрятана квадратная бутылка, и он произносил тосты за обезьяну, за то время которое он будет проводить в Париже. Слишком частые тосты, на мой взгляд…

Эта обезьяна очень быстро научилась всяким проделкам. Она была хорошая подражательница. Каждый раз, когда я приезжал к Лезо, он показывал мне это животное, чтобы я оценил его проделки. Это не нравилось мне. Нет! Я сказал об этом Лезо, и он начал издеваться надо мной.

– Ах, старый бедный идиот! – кричал он. – Ах, бедный старый ловец обезьян! Подождите немного! Профессор и его ученый орангутанг с пятью тысячами франков в неделю! В кафе «Примероз» я буду иногда думать о вас, старый дурак, на вонючих берегах Самарахана.

Он становился сумасшедшим, когда думал о прекрасном времени, которое будет проводить на парижских бульварах. Он уж видел себя важно прогуливающимся со своей ученой обезьяной, которая приносит ему деньги. Он был как сумасшедший. И я думаю, что орангутанг тоже начинал находить его сумасшедшим. Обезьяна сидела рядом с Лезо и шевелила своими бедными мозгами, чтобы понять, почему ее хозяин так возбужден. Она не знала о мечтах мсье Пьера Лезо. Нет, мой друг. Она не знала, что француз собирается построить пьедестал на ее мудрости. Она была всего лишь орангутангом и не знала, что существуют люди, готовые платить тысячи марок в неделю за всякую ерунду.

Но вот однажды обезьяна стала дуться и отказывалась делать что-либо из того, чему учил ее француз. Я думаю, что Лезо был пьян в тот день. Орангутанг перевернул ящики с образцами и всячески капризничал. Лезо пришел в бешенство. Он видел, как бульвары, отель в Пасси, улыбки балерин в кафе «Примероз» исчезают, и все из-за капризов какой-то обезьяны…

Голубые глубины джунглей, казалось, затрепетали, когда Шрайбер перестал рассказывать, чтобы еще раз прислушаться к звукам из бунгало. Было что-то от черной магии в вязкой теплоте ночи. Она едва касалась нас таинственными пальцами. Она подстерегала снаружи, одинокая, удивленная, любопытная, с широко открытыми глазами.

– На него, должно быть, напал приступ безумия, – продолжал француз. – Самарахан протекал совсем рядом с бунгало Лезо, а в том месте Самарахан полон жизни. Крокодилы, грязные, с корявыми спинами, спали там целыми днями.

– И тогда? – спросил я. – Что произошло тогда?

– Тогда, – повторил натуралист. – Пьер Лезо дал орангутангу урок послушания. Он привязал животное к стволу дерева около илистого берега… Да, около илистого, вонючего, вязкого берега, пахнущего болотом, а сам растянулся на веранде своего бунгало с винчестером на коленях.