Диомед, сын Тидея (1,2) - [7]

Дедушка не плачет. Он никогда не плачет.

Мне жалко тетю Аргею, но я не бедный мальчик и не сиротка. Моя мама здесь, только ее никто не должен видеть. Даже дядя Полиник. Даже дедушка. Даже Сфенел.

Я хочу рассказать Сфенелу о маме, потому что он мой лучший друг. Мама сказала, что я смогу рассказать о ней, но позже. Не сейчас.

А папа почему-то не хочет говорить со мной о маме!

* * *

Под правым глазом у Сфенела – синяк, ухо напухло. И нос – репкой.

Нос у него всегда репкой, как у его папы Капанея. А вот синяк...

– ...Они, Тидид, опять приходили. Алкмеон с Амфилохом свою агелу привели. И еще тех, с Форонейской улицы.

(Агела – это стая. У нас стаи нет. Для нее нужен вожак. А вожаком только взрослый может быть.)

Сфенел сопит, отворачивается.

– Я Алкмеону сказал, что он пеласг.

Мне стыдно. Пока я тут отлеживаюсь, прячусь за темными ставнями, мой друг защищает нашу улицу, наше маленькое царство-государство! Сфенел, конечно, самый сильный из нас. И ростом выше. И вообще, он видом совсем-совсем взрослый, прямо-таки восьмилетний.

Но ведь тех – целая стая

– И Ферсандра побили. Его в живот ударили. Алкмеоновы пеласги ударили...

Сказать нечего. Сегодня утром я попросил у папы разрешения выйти на улицу. Да где там! Только и позволил, что увидеться со Сфенелом. И то ненадолго.

– Ничего, Капанид, – улыбаюсь я. – Скоро встану!..

Он кивает, но по-прежнему сопит. Мы оба знаем – дела плохи. Амфилоху, сыну дяди Амфиарая, четырнадцать лет, а его старшему брату Алкмеону – целых шестнадцать. Обычно они с нами не дерутся, зато приводят целую ватагу сопляков с Пеласгийской улицы. И с Форонейской. И от Зевса Дождевика. Стаю! Приходят – и начинают играть в бабки прямо у храма Трубы. Чтобы нас обидеть.

Дядя Амфиарай, который Алкмеону и Амфилоху папа, не любит моего папу. Дядя Амфиарай – лавагет, он над всеми войсками самый-самый главный. Он никогда не бывает у нас. Ни он, ни тетя Эрифила (она моего дедушки Адраста сестра младшая). Дядю Амфиарая многие боятся, говорят, что он «Вещий». Что он слышит, как разговаривают боги. Поэтому с Алкмеоном и Амфилохом никто из нас не хочет дружить. И с их приятелями тоже. Мы их зовем пеласгами[10]. Пусть обижаются! Все знают – пеласги были очень глупые. Они даже не умывались.

– Алкмеон сказал, что ты все равно помрешь, – хмурится друг Капанид. – Сказал, что твою нить Парки перерезали. Я ему в ухо дам. Вот подрасту – и дам!

Хорошо, когда у тебя есть друзья!

– Наговорились, драчуны?

Это тетя Эвадна – мама Сфенела. Все говорят, что она очень красивая. Поэтому дядя Капаней – «счастливчик».

– И вовсе мы не наговорились! – возмущается Сфенел, но тетя Эвадна уже берет его за руку. Капанид потирает разодранное ухо.

– Я скоро встану, – повторяю я. – Мы им всем дадим! Так и передай этому Алкмеону. И пусть не ходят к нашему храму. И в бабки там не играют!

Сфенел хмурится, и я понимаю, что синяк под его глазом – не последний.

* * *

Я сплю. В горнице темно, даже светильник погас. Мне снится мама. Мне снится ее голос.

– Я сделала, что могла, Ойнид. С ним все будет в порядке.

С кем она говорит? Ойнид – это мой папа. Он Ойнид, потому что его папа – Ойней. Так называют друг друга взрослые.

(Взрослые – и мы со Сфенелом. Поэтому он – Капанид, а я – Тидид. Когда старшие это слышат, то смеются. Ну и пусть смеются!)

– Я могу забрать его отсюда. На Пелион или на один из островов. Если хочешь – и тебя тоже. Там нам не нужно будет скрываться...

Где же папа? Почему я не слышу его голоса? Ах да, я же сплю! Мне просто снится мама.

– Зачем тебе этот город, Ойнид? Думаешь, Адраст поможет тебе вернуться в Калидон? Поможет отомстить? Кому? Твоему же отцу? Уедем отсюда!

Я не хочу уезжать. И папа, кажется, тоже. А мама... Неужели она плачет? Моя мама никогда не плачет!

– Ты ничего не сможешь сделать, Ойнид! Семья... Семья помнит обо всех – обо всех таких, как наш мальчик. Боюсь, ОНИ уже догадались. Отец... МОЙ отец не хочет, чтобы в Номосе остался хотя бы один человек с НАШЕЙ кровью в жилах...

Мне становится страшно. Зачем мама говорит такое? Зачем мне это снится?

– Ты ведь знаешь, Ойнид, что МОЙ отец никого не прощает!

Выходит, у моей мамы тоже есть папа? Значит, он мне дедушка? Но почему тогда?..

– Да, и Акает погиб. И Орфей. И Дедал. И Ясон. А Геракл собирается воевать с Авгием. И вы тоже собираетесь воевать! Понимаешь, Ойнид? Скоро в Номосе не останется никого. Отец сказал, что вы уже не нужны. И наш мальчик...

Мамин голос становится тише, тише..

Умолкает.

Я засыпаю уже по-настоящему, но даже во сне – глубоком, без сновидений – продолжаю удивляться. Почему молчал папа? Что такое Номос? Что за семья такая у мамы?

И почему мамин папа хочет убить меня?

* * *

Они все-таки переступили границу!

– Феласги! Феласги! Феласги идут!

Ферсандр скатился вниз, едва не упал, ухватился рукой за кривой ствол кизила, глотнул горячий летний воздух.

Выдохнул.

– Алкмеон своих фривел! Их там десять... Твенадцать! «Твенадцать» – это «двенадцать». А «фривел», понятное дело, «привел». Это он по-беотийски, потому что дядя Полиник, его папа, из Беотии. А по-ихнему – из «Виофии».

Ну а «феласги» – это пеласги. Те самые. Ферсандру страшно. Он совсем маленький, даже ниже меня. И дерется плохо. И еще он очень худой. Как его папа. У дяди Полиника есть еще два мальчика. Их зовут Адраст и Тимей. Они вместе родились, поэтому их называют «близнецы». Но они еще драться не могут. Им всего по два годика.