Дилемма Джексона - [9]
— Ничего подобного! — воскликнула Милдред. — Он сам был обманут, он не знал, что не сможет помочь арабам.
— Неужели ты веришь хоть единому слову о том, что случилось в Дераа?
— Я верю, — вступил в спор Бенет.
Это был болезненный вопрос, вокруг которого у них часто возникали споры.
— Его обманула собственная иллюзия, он пережил свою славу и до конца жизни казнил себя, а потом покончил с собой…
— Он не покончил с собой, — перебил Оуэна Бенет. — Произошел несчастный случай.
— Разумеется, на свете существует такая вещь, как искупительное страдание, — сказала Милдред, — но…
— Никакого искупительного страдания нет, — возразил Оуэн, — только угрызения совести. Угрызения совести — вот что реально. Дядюшка Тим это прекрасно знал, а ваш, Бенет, приятель — философ Хайдеггер, если, конечно, он не антихрист…
— Он не мой приятель, — вскинулся Бенет. — И рискну заметить, что он был-таки антихристом.
— Но вы его обожаете, — продолжал подначивать Оуэн. — Вы погружаетесь в пучину греха!
Бенет улыбнулся.
— Думаю, наступило время возродить авторитет философии и теологии, — сказала Милдред, — и христианству не грех кое-что перенять у восточных религий, а они, в свою очередь, должны…
— В таком случае, — не дал ей договорить Оуэн, — останутся только две мировые религии: твое овосточенное христианство и ислам. Вы не согласны, Туан?
— И иудаизм, — кивнул Туан. — Я верю, что…
— Да, конечно, и иудаизм, — согласился Оуэн. — Гераклит был прав: в будущем нас ждет полное уничтожение; войны правят миром, война — неизбежная необходимость, она все ставит на свои места. Кафка тоже был прав: все мы — заключенные исправительной колонии, за фасадом нашей прогнившей буржуазной цивилизации скрывается мир невыразимой боли, ужаса и греха, и только он реален.
— Хорошо, что ты вспомнил о грехе, — пробормотала Милдред.
— Вы действительно в это верите? — спросил Оуэна Эдвард.
— Он верит в романтический героизм и обожает discuter les idées générates avec les femmes supérieures[13],— ответил за Оуэна Бенет.
— Все это не шутки! — встала на защиту Оуэна Милдред.
— Ну ладно, полагаю, мы порядочно перебрали и нам не стоит продолжать этот спор! — примирительно сказал Бенет. — Давайте выйдем в сад, вдохнем полной грудью и насладимся красотами природы. Предлагаю выпить стоя: сначала — наш обычный тост, потом — еще один, особый.
Участники застолья задвигали стульями, вставая.
— Первый — за дорогого дядюшку Тима, которого все мы любим и чей дух все еще с нами, — продолжил Бенет.
— За дядюшку Тима!
Все торжественно подняли бокалы, выпили и остались стоять в ожидании. После короткой паузы Бенет провозгласил:
— А теперь давайте выпьем за здоровье нашего дорогого друга и соседа Эдварда Лэнниона и его отсутствующей невесты Мэриан Берран, которая завтра к этому времени станет миссис Лэннион! Пожелаем этим двум чудесным молодым людям долгой и счастливой жизни, замечательных детей, а всем нам — иметь честь и удовольствие разделить с ними их радость и благоденствие. За Мэриан и Эдварда!
— За Мэриан и Эдварда! — подхватили все.
Пока Бенет произносил свой тост, Эдвард, бледный, почти испуганный, показавшийся вдруг совсем юным, не знающий, сесть ли ему или продолжать стоять, сначала опустил, потом поднял голову и окинул компанию каким-то благодарно-тревожным взглядом. Бенет, испугавшийся, что Эдвард может счесть себя обязанным произнести ответную речь, поспешил добавить:
— А теперь — вперед! Все — в сад!
Они гурьбой направились в кабинет, а оттуда, через стеклянную дверь, на мощеную террасу и далее — на травяную лужайку. На террасе горели фонари, освещая красочное многообразие цветов в больших замшелых каменных горшках. За террасой расстилалась темнота, которая лишь первые несколько мгновений казалась непроглядной, но как только глаз привыкал к ней, выяснялось, что она пронизана звездным светом. Луны видно не было, она где-то пряталась. Но состоящий из бесчисленных звездных мириад Млечный Путь лил на землю интенсивный свет. Сначала все остановились на уже мокрой от росы траве, в немом благоговении взирая на небо, потом, тихо беседуя, разбрелись по саду, разбившись на группы, но особенно не удаляясь от дома, поскольку испытывали не только возвышенный восторг, но и благоговейный ужас.
Оуэн, взяв Туана под руку, повел его мимо разбросанных густых кустов и изысканной березовой рощицы к секвойям. Едва различимые силуэты этих гигантских безмолвных деревьев смутно вырисовывались на фоне звездного неба. Оно, словно усеянный блестками театральный задник, спускалось до темнеющего горизонта. Воздух, густой и влажный, был пронизан запахом земли, росой, пропитанной нежным ароматом листьев и цветов, и свежим дыханием огромных деревьев.
Внезапно они оказались во власти таинственной молчаливой темноты. Звездный купол неба был теперь скрыт от них листвой, под ногами расстилался совершенно иной ковер. Оуэн остановился, отпустил локоть Туана и взял молодого человека за руку. Мягко развернув его к себе, он вздохнул и стал ласково водить пальцами по волосам, лбу, носу и губам Туана. Такое случалось и прежде. Туан, не разделявший наклонностей Оуэна, тем не менее любил его, а потому стоял спокойно, прислонившись спиной к дереву и мечтательно улыбаясь. Оуэн поцеловал его.
