Диковины - [6]
Был у тех мужиков главный сплавщик — Трофим Сорокин. Крепкий был, хоть уже немолодой — лет двадцать пять уже плоты водил, до самой Астрахани плавал. Была у него жена и сынишка маленький, Николка, ему в тот год как раз десять лет исполнилось. Николка был мальчик шустрый, да добрый. Пойдет, бывало, с мальчишками на рыбалку на реку, к омутам под ивами. Закинут удочки и тянут — кто подлещика, кто леща, а кто и стерлядку. Поймал как-то Николка сомика, маленького еще, пожалел его и отпустил обратно в реку. Мальчишки над ним смеются, а Николка им в ответ: меня дьяк учил, всякое, мол, дыхание славит Господа, всех жалеть надо, особенно маленьких.
В иной раз идет Николка по селу и видит: мальчишки соколу крыло камнем подбили и потешаются — собакам бросили. Кинулся Николка к собакам, отобрал сокола, в лес снес и на волю отпустил. За то любили его животные и слушались: ни корова не боднет, ни собака не укусит, а на лошади он без седла и уздечки так ездил, что даже цыгане проезжие удивлялись.
И приключилась с ним такая история. Весной, как вода поднялась, погнал Трофим с мужиками плоты вниз по Волге. Николка с матерью дома остался, маленький еще. Плывет артель неделю, и никто на берег не сходит, спешит Трофим первым лес продать. Под конец говорят мужики Трофиму: отпусти нас по земле походить. ноги размять. Трофим и согласился.
Причалили они к берегу и пошли в степь. А места то были дикие, за Самарой: ни куста, ни деревца, а только ковыль сухой да курганы. Вот у одного кургана мужики и остановились на ночь, костер развели и кашу варят, вина выпили по чарочке, а кто и по две. Стали уже спать вокруг костра укладываться, как один мужик и говорит: «Никак на кургане кто-то есть, на нас смотрит». Взяли мужики огонь и поднялись на макушку. Посветили, смотрят, а это не человек вовсе, а баба каменная, идолище татарское из земли торчит. Голова у идолища круглая, уши звериные, ноздри вывороченные, а рта вообще нет. И нижней половины тулова не видно — оно в землю ушло от времени.
Разобрала тут мужиков злость, что они бабы каменной испугались, и решили ее на землю повалить, чтобы православных не смущала. Стали ее раскачивать да лопатами вокруг подкапывать. Час копали и глубокую яму вырыли. Вдруг слышит Трофим — лопата о дерево ударилась. Смотрит — под бабой сундук зарыт, а там, среди трухи, — утварь серебряная! Стали мужики ее делить: Трофим себе пряжку взял, с коником, и ковш узорчатый. Когда уходили, поднатужились и спихнули идолище поганое в яму.
Долго ли коротко, продали мужики лес в Астрахани и домой вернулись. Мужики свое серебро, что под идолищем зарыто было, в дороге пропили, а Трофим домой привез, жену удивить. Да только проклятым то серебро было. И двух недель не прошло, как стали мужики хворать да чахнуть. Пошел по селу слух, что пустили на них порчу, да кто пустил и за что — неизвестно.
Пришло лето. Как-то раз, под утро, спит Трофим и вдруг слышит — в избе есть кто-то, в сенях шарит. Разбудил он жену и говорит ей: «Вставай, Авдотья, только тихо: никак вор в сени залез». Взял он топор, Николку под лавку упрятал, жене ухват дал, и стали они ждать.
Только дверь отворилась, увидел Трофим, что не вор это был вовсе, а баба татарская — идолище с кургана, да не каменная, а живая. Глаза белые таращит, носом без ноздрей воздух нюхает, и шипит что-то свое, а что, не разобрать: рот у нее нитками зашит. Как увидела ее Авдотья, закричала от страха и ухват выронила. Обернулась к ней баба каменная, схватила за горло, смотрит и шипит: «Скажи свое имя!» Испугалась жена и назвала свое имя. Баба каменная, как имя услышала, наклонилась к Авдотье и воздух из нее в себя всосала. Упала Авдотья как мертвая, а у идолища брюхо серое раздулось. Повернулось потом идолище и у Трофима имя его спросило. Трофим с перепугу и сказал свое имя. Взяла тогда его баба, притянула к себе и тоже воздух высосала. Еще больше брюхо у бабы набухло, а Трофим побелел весь и рядом с женой повалился. Лежит на полу и глазами пустыми на Николку смотрит. А Николка под лавкой лежит, не шелохнется.
Стало тогда идолище по избе шарить, свое добро искать. Нашло оно пряжку с ковшиком и стало их в мешок складывать, да ковшик у него из рук выпал и под лавку закатился, где Николка прятался. Нагнулось идолище татарское за ковшиком и увидало Николку. Протянуло оно руки к мальчику и тоже имя его спрашивает. Да не успел Николка ответить, как в церкви колокол ударил к заутрене. Как услышало идолище колокол, затряслось, бельмами заворочало, схватило мешок с добром и вон из избы, от рассвета прятаться.
С тех пор занемогли Трофим с Авдотьей. Целыми днями из избы не выходят, молчат и только в угол избы смотрят. Поп приходил, молитвы читал, да не помогли молитвы, только голос поп сорвал. Остался Николка один — и за родителями ухаживать, и за собой смотреть.
Как-то раз пошел он на болото, клюква как раз поспела. Только от деревни отошел, подлетает к нему сокол, садится на плечо и говорит человеческим голосом: «Здравствуй, Николка. Помнишь, как ты меня от собак спас прошлым летом? За это я тебе помочь хочу. Знаю я про твое горе — филин видел, как приходило идолище по ночам в деревню, в избы заглядывало. А как-то утром спустилось оно к реке, в воду бултыхнулось и уплыло на юг, только его и видели. Разыщешь то идолище — авось и родителям поможешь».
