Дикое поле - [221]

— Скачет.

— Куда? — удивленно поднял брови Никита Авдеевич.

— В Рим.

Бухвостов охнул и тяжело опустился в кресло, услужливо поданное горбуном. Вот это были новости…

Спать Илью уложили на лавке в той горнице, где накормили ужином, — рослый стрелец принес большой овчинный тулуп, постелил его на широкую лавку, кинул в изголовье подушку и уселся рядом, явно намереваясь ни на минуту не спускать глаз с пленника. У дверей устроился второй стрелец, вооруженный саблей и пистолетами. Но Илья и не помышлял о побеге: куда теперь бежать, если и те, кому он служил, чуть не лишили жизни? Попробуй, заявись к ним снова — враз удавят или сунут нож под лопатку. Однако и здесь тоже не медом намазано. Он прекрасно понимал, что скоро за него возьмутся по-настоящему и не будет больше ни тулупа под боком, ни сытного ужина с боярского стола. Возьмут на дыбу и кнутом выбьют все, что знаешь. А в перерывах между допросами отправят зализывать разорванные кнутом бока и опаленные огнями пятки в холодный поруб. Сколько раз ему приходило раньше на ум, что именно такова и будет расплата за службу полякам, за то, что связался в свое время с Данилкой Демидовым и подался к нему в шайку, бросив во время последней войны свое хозяйство. Но он заглушал страх вином и надеялся миновать сей горькой чаши, а она уже вот, у самых губ, и придется, видно, испить ее до дна.

Эх, глупый ты, пан Марцин Гонсерек! Знал бы, кому доверил сопровождать своего гонца к тайному человеку иезуитов в Москве! Облапошили тебя, как недоумка на торгу. Да шут с ним, с паном! Он далеко и в безопасности, а отдуваться придется бедному Илье.

Поворочавшись с боку на бок, он все же задремал — взяла свое усталость от долгой дороги, да и отяжелел после ужина. Однако долго поспать не удалось. Чужие грубые пальцы вцепились в плечо и встряхнули:

— Вставай!

Илья приоткрыл глаза и зажмурился от яркого света. Неужели уже утро? Нет, просто горница, ярко освещенная горящими свечами, а за окнами еще ночная темень. Сев на лавке, он с трудом разлепил припухшие веки и увидел напротив дородного хозяина дома, развалившегося в кресле. Стрельцы стояли у дверей. Пленник сразу подобрался, и сон как рукой сняло.

Некоторое время Бухвостов молча рассматривал Илью, который под его тяжелым взглядом опустил голову и уставился в пол. На душе у пленника было погано и муторно, мохнатый липкий страх сжал его ледяными объятиями, не давая свободно вздохнуть. Тишина, прерываемая лишь потрескиванием свечей и сопением хозяина, жутко давила на уши. Хотелось заорать во все горло и броситься головой в окно, чтобы убиться насмерть.

— Облегчишь душу? — нарушил молчание Никита Авдеевич.

— Чем? — почти прошелестел Илья и удивился, словно со стороны услышав свой слабый голос. Неужели это он сказал?

— Не согрешишь, так и не покаешься, а не покаешься, так и не спасешься, — вздохнул дьяк. — Покайся! Не заставляй меня грех на душу брать. Глядишь, и спасеньице выйдет.

Ему действительно не хотелось брать грех на душу, приказывать тащить пленника на дыбу: хлипкий больно, долго не протянет, а Пахом быстро превратит его в окровавленный кусок мяса, обезумевший от жуткой боли. Бывает, у таких, как этот мужичок в пыточной, разум мутится, а как с ним после этого говорить?

— В чем покаяться? — Илья поднял на него глаза.

Поглядев в них, Никита Авдеевич понял: дыба не понадобится! Пленника уже сломал собственный страх: он будет любыми средствами цепляться не только за жизнь, но даже за ее призрак. Да, слабы людишки, которых подобрали паны себе в подручные. Одно слово — отребье!

— А ты рассказывай, рассказывай, — ласково улыбнулся Бухвостов. — Я стану тебя слушать да расспрашивать. Вот и поладим.

— Что рассказывать?

— Все, — выдохнул дьяк. — Как на духу! Или хочешь на дыбу?

— Нет! — отшатнулся Илья, стукнувшись затылком о стену.

— Верю.

— А как все скажу, что тогда?

— Торгуешься? — хитро прищурился Никита Авдеевич. И неожиданно одобрил: — Правильно! Кто прост, тому коровий хвост, а кто хитер, тому бобер. Но ведь и по-иному бывает, когда от одного греха бежишь, а об другой спотыкаешься! Жить хочешь? Понимаю…

— Заставь век Бога молить!

Илья неуклюже сполз с лавки, бухнулся на колени и подполз к ногам Бухвостова. Обливаясь слезами, он обнял его сапоги и прижался к ним мокрой щекой, вздрагивая от страха и сотрясаясь всем телом от рыданий.

«Испекся, — подумал дьяк и сделал знак стрельцам оставаться на месте. — Надо его обнадежить».

— Деваться-то тебе все одно некуда. — Он схватил пленника за волосы и повернул лицом к себе. — Поладим — отправлю в Вологду. Будешь при монастыре жить. Жить! Понял?

— Да, да! — затряс головой Илья. — Я понял, понял! Под Смоленском наше сельцо было. Как война с поляками случилась, я все бросил и подался к Данилке-разбойнику. С ним и гулял по лесам.

— К Демидову, что ли? — Никита Авдеевич отпустил пленника и слегка отпихнул его ногой, не в силах скрыть брезгливость.

Однако Илья ничего не замечал. Все так же стоя на коленях, он зачастил, вытирая нос рукавом:

— Ага, к Демидову, ага. Он нас и свел с Лаговским и Гонсереком: эти паны у коронного гетмана были в войске, а сами из Варшавы. А тут им Кирилла Петрович Моренин служит, ему и должен я крест передать, но в последнюю минуту велели в Вязьму ехать.