Дикое поле - [51]

— Тут будет самое трудное, — дважды повторил Осокин.

Фред закрыл ставни и зажег маленькую подслеповатую лампочку. От этой лампочки в комнате стало еще темнее.

— Сегодня ночью, в два тридцать? Не знаю, успеем ли мы все приготовить. Впрочем, мы должны успеть.

Осокин почувствовал, что в это «мы» он тоже включен, но это его не удивило. «Наверное, так и должно быть», — подумал он.

— Ты Руайан знаешь? — спросил Фред, помолчав.

— Я был здесь раза два. Но вот ночью…

— Ночью ты, конечно, ничего не узнаешь. Хорошо, ты будешь ждать с велосипедами. Нам нужно три велосипеда. Жюстиньен поднимет шум внизу улицы, под горой.

— А где Жюстиньен?

— Он сейчас придет.

— Куда мы спрячемся, когда Мартен присоединится к нам?

— До рассвета нам нужно добраться до Маренн. Сейчас светает рано. С первым пароходом ты поедешь на Олерон. Свой чемодан можешь оставить здесь — тебе его перешлют. Если Мартена хватятся завтра утром, будет плохо. Когда у вас бывает перекличка?

Осокин ответил, что обыкновенно по утрам переклички не бывает и что его хватятся, наверное, только через День-два.

— Но могут, конечно, хватиться и сразу, — проворчал Фред. — Ничего не поделаешь, Мартену надо бежать во что бы то ни стало: если на допросе узнают, Кто ой, ему несдобровать.

Осокину очень хотелось спросить, кто же такой на самом деле Мартен, но он не решился. Некрасивое лицо Фреда, слабо освещенное ночником, было скрыто в тени, и только белый шрам выступал отчетливо и резко. «Фред вовсе не так безобразен, как я думал. Что мне в нем нравится? То, что он никогда не трусит? Его уверенность в том, что все, что он делает, — безошибочно? Странно, но сегодня я тоже совсем боюсь».

Дверь в глубине мастерской скрипнула, и вошел мальчик лет тринадцати. С Осокиным он поздоровался так, как будто был с ним давно знаком. «Приятно, когда тебя принимают за своего», — подумал Осокин и с нежностью начал рассматривать мальчика.

— Это Жюстиньен, — сказал Фред. Обратившись к мальчику, он повторил поручение Мартена. Жюстиньен слушал внимательно, сдвинув кепку на затылок, насупив брови, наклонив голову, — всем своим видом показывая, что он взрослый и достоин самого трудного поручения. На нем была синяя засаленная куртка механика и старые штаны, явно не по росту, отчего вся фигура казалась сметной и коротконогой. Вдобавок куртка была так мала, что руки обнажались почти до локтей. На запястье Осокин заметил татуировку.

Выслушав, Жюстиньен шмыгнул носом, сплюнул и сказал хрипловатым голосом старого пьяницы:

— Сегодня ночь будет темная. А шум я такой подниму, что чертям станет страшно.

— Не валяй дурака, Жюстиньен. Если ты будешь шуметь слишком сильно — немцы переполошаться, и все пропадет. Надо отвлечь внимание часового, не больше. Понимаешь? Вот если бы завести радио…

— У меня есть маленький граммофон.

— Граммофон — это отлично. Послушай, — сказал вдруг Фред, обращаясь к Осокину, — если хочешь, ты можешь остаться переночевать здесь, а завтра с первым автобусом поедешь в Шапю.

— Нет, я хочу пойти с тобой;— говоря это, Осокин искренне испугался, что побег может устроиться без него. С того момента, как Фред сказал «мы», он чувствовал себя окончательно связанным, как будто дал присягу.

Пока Фред и Жюстиньен возились с велосипедами, Осокин устроился в углу комнаты на низеньком табурете и задремал. Притупившийся слух еле улавливал легкий визг напильника — вжик-вжик, такой легкий и такой приятный, что он напоминал ему треск сверчка за печкой. У Осокина скоро затекла нога, но ему было лень пошевелиться.

Когда Фред его разбудил, Осокин долго не мог сообразить, где находится и чего от него требуют.

— Неужели уже два часа? — Ему очень хотелось спать.

— Половина второго. Пора идти. Пока еще мы доберемся до казарм, — нам ведь придется пробираться в обход: по городу ходят немецкие патрули. На, выпей вина, — прибавил Фред, протягивая Осокину стакан, наполненный черной густой жидкостью.

Они вышли втроем. Осокин вел два велосипеда. Жюстиньен нес граммофон. Ночь была жаркая и темная. Звезд не было — небо затянулось невидимыми облаками. На западе, над океаном, изредка вспыхивали зарницы. Улицы были безмолвны и пустынны. Жюстиньен шел впереди, еле видимый в темноте. Он то и дело сворачивал в боковые улицы, избегая бульваров и площадей. Около набережной, издали, они услышали стук немецких сапог, гулко разносившийся ночью по уснувшему городу, но им не пришлось даже останавливаться патруль проходил стороной. Осокин совсем потерял представление о времени и месте — ему чудилось, что они кружатся, все время возвращаясь к одним и тем же перекресткам и домам, — когда он вдруг заметил, что Жюстиньен исчез, а Фред осторожно крадется вдоль стены.

Светящиеся стрелки на руке Осокина показывали два часа десять минут. Фред остановился на углу неизвестной улицы. Осокин прислонил велосипед к стене дома и заглянул за угол. Поперечная улица уходила под гору, в темноте были едва различимы белые стены домов, черная полоса асфальта и две полосы посветлее — тротуары. Совсем недалеко, шагах в тридцати, чернела прислоненная к белой стене будка часового. На темном небе чуть вырисовывался гребень крыши крайнего барака. Часовой стоял перед будкой — во мраке смутно угадывался его неясный силуэт.