Дикки-Король - [5]

Ей писали, давали советы, а после того, как она установила контакт с центральной организацией фан-клубов Дикки-Короля, пришло даже личное письмо от ее кумира. Письмо, написанное от руки, гласило:

«Дорогая юная подруга,

твоя инициатива меня глубоко растрогала, и я с большой радостью узнал о создании моего фан-клуба в Антверпене. Собираетесь ли вы, подобно некоторым моим клубам, дать ему какое-то особое название или хотите остаться просто моими друзьями из Антверпена? Держите меня в курсе. Такой энтузиазм в пятнадцать лет великолепен. Сохрани его на всю жизнь, пусть он будет твоей путеводной звездой, как поется в моей последней песне (надеюсь, у тебя уже есть пластинка!). Этого желает тебе твой друг

Дикки-Король».

Искушенный человек сразу бы понял, что письмо было от кого угодно, только не от Дикки. Полина же не была искушенным человеком. Хотя и говорила на четырех языках, несколько лет провела в религиозном пансионе, но до того, как на нее снизошло «откровение», кроме комиксов, ничего не читала. Дикки стал для нее тем же, чем для других являются Рильке или Малларме, Реверди или Вийон. Дикки стал для нее всем. И ничего смешного тут нет. Такой была не одна она.

«Антверпенское отделение» пока еще немногочисленно. По крайней мере, если иметь в виду тех его членов, которые в этом сезоне, так же как и в прошлом, смогут сопровождать Дикки в турне по Франции. Правда, таких, кто не пропускает ни одного выступления певца в Бельгии, кто подписывается на газету, закупает по нескольку экземпляров его пластинок, хранит все его фотографии, наберется человек пятьдесят, но турне, трехмесячные гастроли… Это требует хотя бы минимальных средств. Но большинство фанатов — люди скромного достатка, да еще кризис в придачу, так что в этом году Полина не сумела набрать более четырех-пяти участников поездки, тогда как брюссельское отделение посылает семнадцать человек! СЕМНАДЦАТЬ!

— Ты представляешь! Выходит, это я не справилась! — говорит Полина, подходя к своей подруге Анне-Мари, сторожившей ее рюкзак.

— У Мари нет денег, у Женевьевы — в сентябре экзамен, Лили разводится, а две девушки из Бершема помолвлены…

— Ну так что из того? — искренне возмущается Полина. — Выходит, если ты помолвлена… Неужели так сразу надо погрязнуть во всем этом? Знаешь, с моим крестным происходит то же самое с тех пор, как он женился… Кстати, тебе не кажется, что он странно выглядел?

— Я видела только его шевелюру…

— Он оказал, что у него грипп, но я думаю, что скорее всего он поцапался со своей женушкой, — с заговорщицким видом сообщает Полина.

— Мы опоздаем на поезд, — прервала ее Анна-Мари.

— Ну о чем только думают мадемуазель Эльза и Патриция? А! Наконец-то! Проклятье, она одна!

— Вы, как всегда, вовремя, — подхватила Анна-Мари. — А где Пат? Вы одна?

Это мадемуазель Эльза Вольф, бывшая преподавательница французского и английского языков в пансионе святой Марии, где училась Полина и какое-то время Анна-Мари; мадемуазель Эльза Вольф на пенсии, ей, без сомнения, за пятьдесят, но она прекрасно держится, взирая на окружающих с высоты своего роста в метр семьдесят шесть; черные волосы, горящие глаза, высокий рост, смуглое, изможденное лицо и нечто эксцентричное и величественное от былой красоты.

— Патриция не придет! Я вам объясню. Тысячу раз (прошу прощения, девочки мои, но я уже собиралась выходить, как вдруг…

— Поезд! Поезд! — взмолилась Полина. — Нам негде будет сесть! Садитесь в третий вагон, чтобы в момент пересадки мы были прямо напротив парижского поезда!

Механик Фредди, который всегда все делал молча, сразу встал и взял чемодан Эльзы Вольф. Он был подручным в гараже Фараджи и, как Дикки, пикардец. Две веские причины для того, чтобы оказаться здесь.

— Нас только четверо! — заметила удрученная Полина, едва они разместились. — Даже Патриция бросила нас!

Поезд тронулся. В Париже опять надо делать пересадку; добираться с Северного на Лионский вокзал, дрожа от страха, как бы не опоздать. Все фанаты знали, что путешествие будет бесконечно долгим, неудобным. Они были к этому готовы. Как и к большим жертвам, которых потребует дорожная жизнь: с июня по август ни жареных мидий, ни обыкновенного хлеба в соусе не найдешь ни в Остенде, ни в Кань-сюр-Мер! Но, как говорит Полина, в чем была бы тогда их заслуга?

Брюссель. Полина с огорчением насчитала всего двадцать три фаната. Но все же среди них были ее подруги. Это кое-что значило. Все собрались в кучку. Рюкзаки, фибровые чемоданы; у одних — стянутые ремнями, у других без всякого стеснения толстой бечевкой. Эльза Вольф, в очередной раз уступившая своей страсти к роскоши (стоившей ей двух тяжких недель без мяса), тащила зеленый кожаный чемодан, который по красоте мог сравниться только с ней самой. Г-н Ванхоф, коммивояжер ювелирной фирмы, подталкивал на площадку блистающий новизной чемодан из самсонита.

— А вы заявили о нем в налоговой декларации? — спросила Эльза Вольф, ловко вспархивая в вагон.

Вокзал Антверпена, построенный в псеадомавританском стиле начала века, остался позади, и поезд шел мимо зоосада, улицы Пеликан, где живут ювелиры, рабочих кварталов с ухоженными крохотными садиками. За Брюсселем полотно железной дороги пересекало развороченные кварталы, и по обеим сторонам этой грубо врезавшейся в пригородный муравейник траншеи как на ладони были видны грязные, но милые лавчонки, португальские бакалейные магазинчики со стойками, всевозможные закусочные, булочные с табачными и газетными киосками и малыши в крестьянских рубашонках, ошеломленно таращащие глаза на поезда, словно грубая сила урбанизации забросила их сюда из прошлого века.