Дикий хмель - [83]

Почему?

Отвечать можно многословно, перемешивая хрестоматийные понятия о морали и порядочности, как кондитер тесто. Но можно ответить и одним словом. Только одним.

Буров.

Я принадлежала Бурову, словно крепостной крестьянин помещику, с одной лишь разницей, что он не мог продать меня. Общество не позволило бы. Однако не иначе как с пуританской настороженностью общество это отнеслось бы к любой попытке изменить институт брака, представить его союзом равноправных, независимых друг от друга людей. Женщина, отважившаяся на это, рисковала получить короткую, но звучную кличку — шлюха.

И все же для меня было непостижимо, как за многие столетия семья смогла сохраниться во многом в первозданном виде. Ведь нельзя всерьез принимать объяснения некоторых дотошных людей, что раньше семья была иной, потому что, дескать, супруги вступали в брак по расчету, а сейчас существует лишь брак по любви. Видимо, всякое бывало и тогда и теперь...

Так что же будет с семьей?

У Энгельса об этом есть интересные мысли...

4

— Наташа, это ты? — кто-то трогает меня за плечо.

Поворачиваю голову: Настенька Шорохова. Смотреть на нее забавно. Мы не виделись много-много лет. И, конечно, Настенька изменилась. У нее очень тонкие черты лица, рост выше среднего. Но отрешенность на лице прежняя, та, что всегда возмущала нашего школьного математика.

«Шорохова! Вы слышите меня, Шорохова? Скажите, пожалуйста, о чем думаете на уроке?»

«О теореме Пифагора», — отвечала Настенька, очень своеобразно выделяя букву «ф».

«Надо встать, когда разговариваете с преподавателем».

«Извините», — не меняя выражения лица, произносила Настенька. И не вставала.

— Наташа, какая ты...

По глазам Настеньки вижу: я тоже изменилась.

Естественно. Но мне некогда было задумываться над этим. А сейчас вот мучительно хочется знать: как же я выгляжу со стороны. Хорошо ли, плохо?

— Говорите, говорите, — кассирша нетерпеливо теребит счеты.

— Двести граммов масла, двести граммов сыра...

— Встретимся на выходе, — торопливо предлагает Настенька.

Я киваю.

Вечер хмурый. Возможно, ночью хлынет дождь. Далекие перекаты грома слышны и сейчас. Воздух неподвижен. И такое, впечатление, что сумерки, как трава, вырастают из земли.

В походках женщин суетливая усталость. Из автобуса в магазин, из магазина домой. Дома, конечно, семья и самый большой друг — кухня. Как жаль, что среди композиторов мало женщин. Сколько каватин и арий газовой плиты остались ненаписанными.

Мальчик просит мороженого. Старушка, делая каждый шаг, тщательно присматривается, боясь оступиться. Озабоченные мужчины «соображают на троих». Кто-то останавливает такси. У газетного киоска очередь за вечеркой... Все это я вижу каждый вечер, только не обращаю внимания, как на номер дома, в котором живу.

— Наташа, стареем мы, стареем, — произносит Настенька фразу громко. Хорошо, что «соображающих на троих» мужчин волнует только водка.

— Не согласна с тобой, Настенька. Наоборот, мы хорошеем.

— Утешать ты всегда умела, Наташа.

— Нет, Настенька. Я говорю правду.

— Если нетрудно, называй меня Анастасией. — Она, как и прежде в школе, обиженно выпячивает губы. Поясняет: — Я так уже привыкла.

— Мне нетрудно, Анастасия. И потом, я считаю, надо уважать чужие привычки.

— За это я тебя всегда любила. По-моему, это очень редкое качество характера.

— Кто его знает. Статистика про характеры умалчивает.

Мы медленно идем мимо газетного киоска, к дороге, обсаженной тополями.

— Будет дождь, — говорю я.

— Чего хорошего, — отвечает Шорохова, а скорее всего, она теперь не Шорохова. На правой руке у нее обручальное кольцо.

— Как живешь, Анастасия? — я спрашиваю не потому, что меня очень интересует ее житье-бытье, просто о жизни принято спрашивать.

Однако она будто ждала такого вопроса, будто и узнала меня там, в очереди, ради этих трех самых обыкновенных слов.

— Плохо я живу, Наташа. Отвратительно. Не живу, а просто наблюдаю, как мимо проходит интересная жизнь. И старею, старею... И вижу, как другие стареют. И жалко мне себя... Надоели все. Муж, любовник. Да и какие сейчас любовники. Убогость. Целый день за пишущей машинкой. Глаза бы ее не видели. Раз в месяц выберешься в театр — на обратном пути такси не достанешь. Стоишь на остановке, унижаешься... Разве это жизнь?

Поток слов. Набор фраз... Я не знала, что ей ответить. Нет, неверно. Я знала, не нужно отвечать Ничего. Потому что это пустое дело. Хандра всегда, даже в школе, была свойственна Настеньке. И, может, самое лучшее — дать ей высказаться, как наплакаться. Но из-за природного упрямства я не удержалась. Заметила:

— Жизнь у всех разная. Вот Вика с Митей...

— Что Вика с Митей! — чуть ли не закричала Шорохова. — Митя кандидат юридических наук, у них машина «Волга» и дача в Звенигороде... Ну хорошо, Митя зарабатывает большие деньги, ездит на собственной машине на работу, дача принадлежит Митиному папе. Ну а Вика? Что Вика лично с этого имеет?

— Как лично? — не поняла я.

— Лично, лично... Что она, ездит по два раза в год на юг? Что у нее, шея и пальцы в бриллиантах? Есть красивый мужчина для души? Что она лично имеет от того, что ее муж кандидат наук и много зарабатывает?