Дикий хмель - [48]

Доронин выпрямился:

— Человек она с пониманием. С опытом. Дисциплинированная...

— Как зовут-то ее?

Однако Доронин не смог вспомнить имя и отчество женщины. Он, конечно, знал, но от волнения или из-за склероза не мог вспомнить. Я сказала:

— Прасковьей ее зовут. Прасковья Яковлевна...

Широкий недовольно согласился:

— Ладно. Проводите собрание. Ты, Доронин, сам предложи Крепильникову. У тебя рука легкая.

Однако «легкая рука» на этот раз сплоховал.. Девчата на потоке были с характером. Они любили шутку, не стеснялись крепкого слова, могли посудачить о ком-то, но чувство собственного достоинства было развито у них высоко. И когда Доронин, утомленный беседой с начальником цеха, прошел за покрытый зеленым сукном стол и, даже для приличия не спросив мнения бригады, без вдохновения, уныло и буднично предложил избрать в бригадиры Крепильникову, красный уголок взорвался шумом и выкриками, как стадион после забитого гола. Позднее никто не мог вспомнить, кто первый выкрикнул фамилию Закурдаевой. Но поток подхватил ее, точно эхо.

— Закурдаеву!

— Люську давай!

Люська стояла красная, выпучив от удивления глаза. Повторяла:

— Очумели, девки. Очумели...

— Закурдаеву!

— В бригадиры Закурдаеву!

Иван Сидорович настолько растерялся, что у него даже пропал голос. Он беззвучно открывал рот, словно рыба на берегу. И двигал кадыком.

Трескучий звонок напомнил: обеденный перерыв закончен, пора к конвейеру. Девчата уходили шумливые, довольные.

— Старый валенок отхватил фигу, — громко сказал кто-то, и все захохотали.

Но, похоже, «старый валенок» ничего не слышал. Он еще долго сидел, обхватив голову руками, за столом в пустом красном уголке.

Минут через двадцать меня оторвали от работы, позвали к Широкому. В кабинете был и Доронин. Вид у него... Какой там вид! Наверное, о таких и говорят: обмыть да в гроб класть можно.

Широкий смотрел хмуро:

— У меня к вам один вопрос, товарищ Миронова: как случилось, что самая недисциплинированная работница на потоке избрана в бригадиры?

— Во-первых, Закурдаеву открытым голосованием избрали члены профсоюза. Во-вторых, стихийного бедствия не произошло. Закурдаева высококвалифицированная работница.

Наверное, Широкому было противно смотреть на меня. Он демонстративно повернул голову к стене, с которой на него весело и нахально глядел нарисованный мною осел. Застучал пальцами по столу, сказал сквозь зубы:

— Позовите сюда Закурдаеву. И возвращайтесь тоже.

Я сбегала за Люськой.

— Начинается, — вздохнула она. — Ну и девки! Вот свинью подложили.

Лицо Широкого было непроницаемо, как гипсовая повязка. Люська улыбалась ему снисходительно и нагловато.

— Это правда, — спросил Широкий, — что вечерами вы ходите на вокзалы в поисках случайных знакомств?

Я едва устояла на ногах. Сразу захотелось воды, чтобы унять тошноту, подступающую к горлу.

— Чушь! — Люська продолжала улыбаться, но теперь уже не нагловато, а с открытым, как вызов, чувством превосходства. — Зачем вокзалы? Я не могу пройти от фабрики до трамвайной остановки, чтобы ко мне не пристал какой-нибудь нахал.

— Мы к вам приставать не будем.

— О вашей высокой нравственности, Георгий Зосимович, ходят легенды. А вот Иван Сидорович, рассказывают, в молодые годы любил за женское тело подержаться.

— Сопливка! — подскочил Доронин. И затрясся, жалкий, нервный.

— Сгорите вы на работе, Иван Сидорович. Сгорите, — нравоучительно говорила Люська. — И пепла не останется.

— Можно мне? — я, кажется, подняла руку, точно на уроке в школе.

Было похоже, что Широкий кивнул с облегчением: возможно, его тоже беспокоила стремительно накалявшаяся обстановка.

— Я хочу сказать вот что... — начала я не очень уверенно, запинаясь. — Может, я один человек в цехе, который знает Люсю. Но не по сплетням, а по жизни. Мы с ней очень дружили до моего замужества. И сейчас у нас доверительные отношения. Это же не ее вина, что Люся красива. Ну, вы сами же мужчины, любите красивых женщин.

Широкий едва заметно улыбнулся. Только глазами. И разглядывал нас — меня и Закурдаеву, — словно сравнивая.

— Возможно, на какие-то вещи, — продолжала я, — Люся смотрит по-своему. И я с ней соглашаюсь не во всем. Но дело, работу на потоке она знает отлично. Она может работать на любой операции, а вы понимаете, что это значит, И уж если девчата избрали ее бригадиром, она не подведет. — Затем я выложила свой последний козырь: — Долг цехового комитета — помочь бригадиру Закурдаевой.

Широкий, покачивая головой, в такт барабанил пальцами. Когда я кончила, он сказал:

— Раз цеховой комитет дает такие серьезные гарантии, я не возражаю. Но вы, Закурдаева, помните. Вы теперь бригадир. Свои прежние штучки-дрючки бросьте. Показывайте пример в дисциплине и в труде.

Люська молчала.

— Я вас больше не задерживаю. Идите на поток.

Когда вышли из кабинета начальника цеха, Люська процедила:

— Какая сволочь. Я ему эти вокзалы до могилы не прощу.

И она в какой-то степени сдержала свое слово. Но об этом позже...

5

На всем «Альбатросе» трудно было найти для общественной должности председателя жилищной комиссии человека менее подходящего, чем Серафим Мартынович Ступкин — заведующий административно-хозяйственным отделом. Герой моего фельетона о стульях. Начав работать на фабрике еще в тридцатые годы рядовым грузчиком при складе, Ступкин вырос до высокого чина, обходя премудрости образования, словно лужи. Он отличался дремучим невежеством во всем, что не касалось его работы, и, возможно, потому слыл человеком неразговорчивым, желчным, страдающим хронической подозрительностью.