Дикие мальчики. Книга мёртвых - [5]

Гонсалес – сломленный опозоренный человек. Все vecinos знают что он очень боится дядюшки Матэ и переходит на другую сторону улицы лишь бы не встретиться с ним. Эль Моно пародирует обоих. Гонсалес смотрит вниз а там уже поджидает дядюшка Матэ. Волосы встают дыбом на голове Гонсалеса.

"CHINGOA".

Он выхватывает сорокопятку и дважды стреляет. Пули свистят за головой дядюшки Матэ. Дядюшка Матэ улыбается. Одним ловким движением он прицеливается и стреляет. Тяжелая пуля влетает Гонсалесу в раскрытый рот пробивает нёбо и вырывает большой клок вздыбленных волос на затылке. Гонсалес перевешивается через стенку балкона. Волосы рассыпаются и свисают с его головы. Балконная стенка начинает раскачиваться словно лошадь. Его сорокопятка падает на нижний балкон и исчезает.

Выстрел разбивает камеру. В камере застывший кадр двух балконов под углом в сорок пять градусов. Гонсалес все еще перевешивается через стенку соскальзывая вперед, кресло на колесах на полпути с верхнего балкона, пес съезжает вниз на перевязанных лапах, vecinos пытаются взобраться наверх и соскальзывают вниз.

"ДАЙТЕ МНЕ ШЕСТНАДЦАТЬ".

Кинооператор бешено строчит… сутенеры орут оскалив зубы выкатив глаза, Эсперанса ухмыляется мексиканской земле, толстая баба валится вниз розовые юбки разлетаются, тетушка Долорес роняет глаза моргающие ласково и зло будто у куклы, пес летит по светящемуся пустому небу.

Камера опускается крутится и скользит вслед за грифами, спиралью ввинчивающимися все выше и выше.

Последний кадр: на фоне ледяной черноты космоса призрачные лица дядюшки Матэ и Эль Моно. Тусклые дрожащие далекие звезды посыпают скулы серебристым пеплом. Дядюшка Матэ улыбается.

ШЕФ УЛЫБАЕТСЯ

Марракеш 1976 год… Арабский дом в медине очаровательная старуха Фатима курильщица гашиша пьет на кухне чай с торговцами. Здесь в середине фильма обнаружилось что я – один из актеров. Шеф пригласил меня на обед.

– Часам к восьми, Роджерс.

Он принял меня в патио перемешивая салат толстые стейки разложены возле жаровни для барбекю.

– Не стесняйтесь насчет выпивки, Роджерс, – он показал на тележку с напитками. – Есть разумеется и гашиш если хотите.

Я смешиваю спиртное и отказываюсь от гашиша:

– От него у меня голова болит.

Я видел как Шеф курит с арабскими осведомителями но это не означает что мне тоже позволено. Да у меня и вправду от этого болит голова.

У Шефа есть прикрытие – он косит под старого эксцентричного французского графа который переводит Коран на провансальский гости цепенеют от скуки когда он входит в роль. Видите ли он действительно знает провансальский и арабский. Приходится учить годами на настоящей секретной работе вроде такой. Нынче вечером Шеф без маски. Он в ударе и "будь осторожен Роджерс" сказал я себе пригубив слабый виски.

– "Я думаю вы подходящий человек для крайне важного и могу добавить крайне опасного задания, Роджерс". И вы купились на это дерьмо?

– Что ж, сэр, он производит впечатление, – сказал я осторожно.

– Он жалкая старая сволочь, – сказал Шеф. Он сел и одной рукой набил трубку гашишем. Выкурил и выбил пепел рассеянно лаская газель которая терлась о его колено.

– "Нужно опередить коммунистов иначе нашим детям придется учить китайский". Что за пустомеля.

Я постарался выглядеть уклончивым.

– Вы хоть представляете себе что мы здесь делаем, Роджерс?

– По правде, нет, сэр.

– Я так и думал. Никогда не говорите людям чего вы хотите пока не взяли их в оборот. Хочу показать вам документальный фильм.

Двое слуг-арабов вносят шестифутовый экран и устанавливают его в десяти футах перед нашими стульями. Шеф встает включить и настроить аппаратуру.

Джунгли сквозь фасеточный глаз смотрящий сразу во всех направлениях вверх или вниз… крупным планом зеленая змея с золотыми глазами… телескопическая линза выхватывает обезьянку настигнутую орлом между двумя ветвистыми деревьями. Обезьянка вереща исчезает. Чувствую за камерой пытливый ум насекомого, впереди пирамиды поля и хижины. Батраки засевают кукурузные поля под надзором надсмотрщика он со стеком и в шляпе. Крупным планом лицо батрака. Все, что делает человека человеком, чувства и душа стерлись на этом лице. Не осталось ничего кроме плотских нужд и плотских удовольствий. Такие лица я видел в потаенных палатах больниц для умалишенных. Люди которые живут чтобы жрать срать и мастурбировать. Удовлетворенная осмотром камера движется обратно запечатлевая основные типы работников. Они передвигаются по трехмерным съемкам плантации серый отблеск на лицах. Иногда надсмотрщик подгоняет взглядом замешкавшего батрака.

В следующем кадре – помещение в храме залитое подводным светом. Старый жрец со свисающей грудью и атрофированными яйцами сидит нагишом скрестив ноги на стульчаке приделанном к полу. Стульчак обит человеческой кожей на которой вытатуированы рисунки: человек превращается в гигантскую сороконожку. Сороконожка поедает его ноги изнутри, челюсти торчат из вопящей плоти. Сейчас сороконожка пожирает его кричащий рот.

– Уголовникам и пленникам приговоренным к смерти от сороконожки выкалывают эти рисунки на каждом дюйме их тел. Их оставляют на три дня разлагаться. Потом выпускают дают средство мощно усиливающее потенцию сдирают кожу во время оргазма и связывают внутри расчлененной на сегменты медной сороконожки. Сороконожку с непристойными ласками помещают на ложе из раскаленных добела углей. Собираются жрецы в костюмах крабов и золотыми челюстями выедают мясо из раковины.