Дикие лошади - [3]

Когда смотришь на горизонт, то земля, ограждения, канавы, поросль молодых кедров — все кажется плоским и растянутым. Люди, повозки, скот, ящерицы и прочие создания движутся медленно, словно стараясь экономить силы.

Это были суровые места. Земля была твердой, как камень, за исключением периодов ливней и наводнений, когда все превращалось в жижу. Животные были худыми и жилистыми, а растения — колючими и редкими. В сезон дождей земля неожиданно вспыхивала яркими цветами. Папа называл эти края High Lonesome, или Одинокое плоскогорье, и говорил, что это место не для слабых головой и мягких сердцем. Он говорил, что именно поэтому мы с ним спокойно могли выживать в этих краях. Потому что мы оба были крепкими орешками.

Площадь нашей фермы составляла всего 160 акров.[1] В тех местах наша ферма считалась маленькой, поскольку, чтобы вырастить одну голову рогатого скота требовалось, по меньшей мере, пять акров пастбища. Однако наша ферма выходила к реке, а такая земля была в десять раз дороже той, на которой не было воды. И благодаря тому, что у нас был выход к воде, папа мог разводить и тренировать лошадей для повозок и дилижансов, дойных коров, десятки кур, несколько свиней и даже павлинов.

Павлины были папиным коммерческим начинанием, не оправдавшим его ожиданий. Он потратил кучу денег на покупку павлинов на ферме, расположенной далеко на востоке. Папа был совершенно уверен в том, что павлины — это символ элегантности и стиля, поэтому те, кто покупал его тягловых лошадей, гарантированно будут готовы выложить еще пятьдесят долларов за павлина, дабы продемонстрировать свое благосостояние и принадлежность к высшему классу. Он коварно планировал продавать только самцов павлинов, чтобы никто другой не смог разводить павлинов в нашем районе.

К сожалению, папа сильно переоценил спрос на павлинов в западном Техасе (даже среди тех, кто мог позволить себе свой собственный дилижанс). В результате через несколько лет на нашем ранчо развелась масса бесхозных павлинов. Они гордо расхаживали по территории, кричали, клевали нас в колени, пугали лошадей, убивали цыплят и нападали на свиней. Хотя должна признать, что в перерывах между террористическими выходками они были очень красивыми, когда распускали свои хвосты.

В любом случае павлины не были папиным главным товаром. Как я уже писала, папа занимался разведением и воспитанием лошадей. Он обожал лошадей, несмотря на то, что много лет назад у него с ними приключилась очень плохая история. Когда папе было всего три года, он бежал в стойле для лошадей, и одно из животных лягнуло его в голову, чуть не разбив череп. Папа несколько дней пролежал в коме, и никто не думал, что он выживет. Однако в конце концов, папа поправился, но правая сторона его тела плохо двигалась. Он подволакивал правую ногу, а его правая рука была полусогнута и все время торчала в сторону, словно крыло на ощипанной курице. В молодости папа работал на очень шумной мукомольне на нашем ранчо и поэтому стал немного тугим на ухо. И кроме всего прочего, у него были проблемы с произношением, поэтому к его выговору надо было привыкнуть, иначе было сложно понять, что он говорит.

Папа не затаил ненависти на лошадей за то, что в свое время одна из них его лягнула. Он много раз повторял, что тогда лошадь поняла только одно — рядом с ней бегает существо величиной с пуму. Лошади никогда не ошибаются. Они никогда ничего не делают без причины, поэтому пойди разберись, что тогда у лошади было в голове. Хотя лошадь его чуть не убила, папа души не чаял в этих животных, потому что в отличие от людей они его всегда понимали и никогда его не жалели. Из-за того несчастного случая папа не мог сидеть в седле, но это не мешало ему обучать лошадей тянуть повозки и дилижансы.

Я родилась в землянке на берегу реки Солт Дро в 1901 году, через год после того, как папа вышел из тюрьмы, где сидел по сфабрикованному обвинению в убийстве.

Папа вырос на ранчо в долине Хондо в штате Нью-Мексико. Его отец в 1868 году получил землю бесплатно как поселенец.[2] Его отец и мой дед был одним из первых белых поселенцев в том районе. Однако к тому времени, когда папа подрос, туда приехало больше поселенцев, чем река была в состоянии прокормить. Начались споры о том, где проходят границы участков, и в особенности о правах на использование воды из реки. Все, кто жил ниже по течению, постоянно жаловались на то, что их соседи, живущие выше, используют больше воды, чем следовало. При этом жившие еще ниже по течению выдвигали точно такие же упреки к первым. Споры перерастали в драки, судебные тяжбы и перестрелки. Когда папе было 14 лет, его отца и моего дедушку, Роберта Кейси, застрелили в результате подобного спора. Папа остался на ранчо вместе со своей матерью. Но споры не закончились, и когда через двадцать лет был убит очередной поселенец, полиция решила списать дело на моего папу.

Папа настаивал на том, что его «подставили», писал длинные письма сенаторам, конгрессменам и в газеты, громко заявляя о том, что не виновен. Он отсидел три года, после чего его отпустили, он встретил мою маму и они поженились. Однако прокурор планировал снова завести на него дело, поэтому папа решил, что будет гораздо спокойнее, если он побыстрее от греха подальше уедет из долины Хондо. С мамой они переехали к реке Солт Дро, где и заявили о своих правах на участок земли.