Дикие лошади - [74]

— Только номер телефона. — Он продиктовал номер. — А как насчет Доротеи?

— Я сейчас еду к ней. Подъеду к больнице примерно через сорок минут. Можете вы устроить, чтобы меня пропустили к ней?

Он мог и собирался это сделать. Я спросил, кто обнаружил тело Пола.

— Я, черт бы все это побрал! Около трех часов дня я поехал забрать свою записную книжку, которую оставил на кухне у Доротеи прошлой ночью. Я снова заехал за ключом к ее подруге Бетти, но Бетти сказала, что ключа у нее больше нет, потому что сегодня рано утром она отдала его Полу. Я перешел через дорогу к дому Доротеи и позвонил в дверь — будь проклято это тихое «динь-дон», — но никто не открыл, поэтому я обошел дом и подергал кухонную дверь, и она оказалась открытой. — Он помолчал. — Пол лежал в холле почти на том же самом месте, где Бетти нашла Доротею. Хотя крови не было. Он умер мгновенно и был мертв уже несколько часов. Он был убит большим кухонным ножом, возможно, взятым в этом же доме. Нож остался в теле, он был вогнан глубоко в грудную клетку сзади и сбоку, почти под самым правым локтем…

— Робби!.. — промолвил я; язык мне не повиновался.

— Да. Почти в то же самое место, что и у вас. Рукоять торчала наружу. Обычная рукоять кухонного ножа, ничего особенного. Не «Гнев». Я позвонил в полицию, и они продержали меня под стражей в этом доме до вечера, но я не смог сказать им, зачем Пол пришел сюда. Откуда мне было знать? Я не мог сказать им ничего, кроме того, что, судя по всему, нож достиг сердца и вызвал его остановку.

Я прочистил горло.

— Вы не сказали им… обо мне?

— Нет. Вы ведь не хотели этого?

— Не хотел.

— Но теперь все иначе, — с сомнением сказал он.

— Не все, если, конечно, полиция найдет убийцу Пола.

— У меня создалось впечатление, что они не знают, где искать. Однако они собираются проводить расследование. Вам лучше быть готовым к этому, потому что вы были в этом доме после того, как случилось нападение на Доротею, и у них есть ваши отпечатки пальцев.

— Верно, есть. — Я немного подумал и спросил: — Это нарушение закона — не сообщать, что тебя пырнули ножом?

— По правде сказать, я не знаю, — ответил Робби, — но зато я знаю, что нарушение закона — иметь при себе в общественном месте такой нож, как «Гнев», а именно это сделал О'Хара, когда вы двое забрали этот нож с собой прошлой ночью. Он может быть привлечен к ответственности и посажен на шесть месяцев.

— Вы шутите?

— Ничуть. Сейчас действуют строгие законы касательно ношения опасного для жизни оружия, а представить себе что-либо более опасное, чем «Гнев», трудно.

— Забудьте, что вы вообще видели его.

— Постараюсь.

Накануне вечером мы замели следы в кухне, побросав защитные жилеты, мою рубашку, свитер и использованные медицинские принадлежности в мешок для мусора; мешок мы взяли с собой и при первом же удобном случае отнесли его к куче таких же мешков на задворках «Бедфорд Лодж», откуда специальная машина ежедневно вывозила отходы и пустые бутылки.

На прощание Робби снова сказал, что он велит медсестрам пропустить меня к Доротее, и попросил позже позвонить ему еще раз.

Пообещав это, я распрощался с ним и набрал номер профессора Мередита Дерри, который, к моему облегчению, подошел к телефону и дал согласие уделить полчаса на исследование ножа, особенно если я заплачу ему как консультанту положенный гонорар.

— Конечно, — охотно согласился я. — Двойной, если проведете исследование сегодня вечером.

— Приезжайте в любое время, — сказал профессор и сообщил мне адрес вместе с указанием, как проехать.

Горе Доротеи было столь глубоким и сокрушительным, что я испугался. Едва она увидела меня, как из ее глаз потекли слезы, бесконечные безмолвные слезы, без рыданий или стонов: это была уже не боль, а безграничная скорбь, скорбь как по прошлым, так и по нынешним потерям.

Я ненадолго приобнял ее, а потом просто взял ее руку и сидел так, пока она не нашарила другой рукой лежавший на кровати платок и не утерла нос.

— Томас…

— Да, я знаю. Мне так жаль.

— Он хотел мне только хорошего. Он был добрым сыном.

— Да, — ответил я.

— Я не всегда понимала его…

— Не вините себя, — сказал я.

— Но я виню. Я ничего не могу поделать. Я должна была позволить ему увезти меня сразу же после смерти Валентина.

— Нет, — сказал я. — Перестаньте, милая Доротея. Вы ни в чем не виноваты.

— Но почему? Почему кому-то понадобилось убивать моего Пола?

— Полиция выяснит это.

— Я не могу перенести это. — Снова потекли слезы, не давая ей говорить.

Я вышел из палаты и попросил медсестер, чтобы Доротее дали успокоительное. Ей уже давали, и больше нельзя без разрешения врача, ответили они.

— Тогда спросите у доктора, — раздраженно потребовал я. — Ее сын убит. Она чувствует себя виноватой в этом.

— Виноватой? Почему?

Это было слишком трудно объяснить.

— К утру ей будет очень плохо, если вы не сделаете что-нибудь.

Я вернулся к Доротее, думая, что зря потратил на них слова, но десять минут спустя в палату быстрым шагом вошла одна из медсестер и сделала Доротее укол, от которого та почти тут же уснула.

— Это удовлетворит вас? — спросила меня медсестра с оттенком сарказма.

— Как нельзя лучше.