Дикая роза - [51]

По поводу Эммы Сэндс он не был так равнодушно-спокоен, как притворялся в разговоре с сестрой. Эмма всегда представлялась ему существом экзотическим и немного опасным. Он помнил, что когда-то она удостоила его, мальчишку, мимолетной благосклонности, он тогда отлично это понял, хотя и не показал виду, и, вспоминая, как она поцеловала его на прощание, он до сих пор испытывал то ли отвращение, то ли восторг. С тех пор он её не видел, но такие эпизоды не забываются. Он испугался, когда неожиданно увидел её в Грэйхеллоке, и готов был согласиться со смехотворным предположением Милдред, что она замышляет недоброе. Что именно недоброе она замышляет — этого он не мог вообразить, но смутно чуял в ней какую-то угрозу для Энн.

К вящему его смятению, случилась ужасная вещь, о которой он ни слова не сказал Милдред. Милдред не без труда уговорила его поехать в Грэйхеллок с ней и с Хамфри, и теперь он проклинал себя за то, что у него не хватило ума остаться дома. Эмма завладела им, как только они приехали, не дав ему даже времени поздороваться с Энн, и заставила сопровождать её к питомнику. И тут, пока они стояли, глядя на уходящие вдаль жилистые, многоцветные кусты чайно-гибридных, она вдруг дала ему понять, что Энн доверила ей тайну некоего сердечного взаимопонимания между собою и им. Застигнутый врасплох, Феликс ничего не отрицал, и его поведение, очевидно, подтвердило то, что могло быть только догадкой Эммы — он тут же сообразил, что никогда Энн не стала бы ей доверяться. Феликс понял, что его одурачили, и с болью почувствовал, что что-то святое поругано, что-то неуловимое раньше времени названо, что-то драгоценное и хрупкое стало достоянием врага: ведь, что бы ни подумала Эмма о чувствах Энн, свои-то чувства он в эту минуту замешательства, конечно, выдал. Да, Эмма ловко его обошла. Но сестре, зная, что потом она не оставит его в покое, он не сказал об этом ни слова.

Феликс не скрывал от себя, что с его стороны было глупо сделать из своей тихой любви к Энн некое пристанище, и теперь он не оценивал свои шансы на счастье так высоко, как Милдред, вернее, он вообще не пытался их оценить. Когда он познакомился с Энн, она уже была женой Рэндла, и первое время он относился к ней с уважительной симпатией, в которой не было ничего из ряда вон выходящего. Просто он видел в ней идеальный тип англичанки и, случалось, подумывал, что вот на такой женщине хорошо бы жениться. Шли годы, постепенно становилось очевидным, что Энн несчастлива в браке, и Феликс, все внимательнее присматриваясь к её семейной жизни, начал понимать, что ему нужна не какая-то женщина типа Энн, а сама Энн. Эти свои мысли он, разумеется, клеймил как не только глупые, но и в высшей степени недостойные. Если у женщины неудачный муж — а Рэндла Феликс считал законченным мерзавцем, — это ещё не значит, что другие мужчины вправе её домогаться. Энн была связана узами брака, а Феликс всей своей честной, взращенной на приличиях душой чтил святость этого великого общественного института. Однако же он никак не мог заставить себя убраться с дороги. Удерживало сознание, что Энн питает к нему пусть неопределенное, но теплое чувство, что, может быть, в каком-то смысле он даже ей нужен. С жалостью, с интересом, а под конец и с надеждой он наблюдал, как рушатся отношения между мужем и женой. О будущем он не задумывался. Он ждал. И свою странную дружбу с Энн превратил в надежное убежище, в постоянное местожительство, в некий английский дом, где он, вечный скиталец, мог спокойно хранить все, что было у него дорогого и ценного. Без этого ему уже трудно было бы жить.

Феликс не был столь неискушенным мужчиной, как полагала его умная сестра, проявляя в этом случае умилявшую Феликса наивность. За прошедшие годы у него в разных концах света было множество женщин. С грубостью солдата, с высокомерием саиба, он придавал мало значения этим связям, хотя по поводу прелюбодеяния как такового порой испытывал уколы совести. Феликс всю жизнь ходил в церковь и причащался, придерживаясь той бездумной, не трогающей душу христианской веры, в которой был воспитан и которая смутно связывалась в его сознании со службой отечеству и королеве. Он знал, что нехорошо спать с женщиной, на которой ты не женат, однако же почти каждому мало-мальски серьезному искушению поддавался, особенно в жарких странах. Но где-то в глубине души он хранил намерение в конце концов жениться на англичанке; и из этого-то намерения постепенно возникла его безнадежная любовь к Энн.

Впрочем, была ещё Мари-Лора Обуайе: Феликс надеялся, что в вопросе о Мари-Лоре ему удалось сбить Милдред со следа, потому что Милдред, стоило ей забрать что-то в голову, уже не оставляла человека в покое, а Мари-Лора и без того заботила Феликса. Он познакомился с ней в Сингапуре, где она работала во французском консульстве, а он состоял советником по разведке при командующем. Феликс бегло говорил по-французски и, когда не бывал в командировках в Австралии, в Индии или в Гонконге, проводил много времени с членами французской колонии. Мари-Лора увлеклась им с первого взгляда. Феликс, привыкший иметь успех у женщин, сперва как-то даже не замечал её. Изредка он приглашал её, как и некоторых других девушек, потанцевать у Пренса, или поплавать в бассейне Танглин, или выпить в «Кубрике», или пообедать у Рэффла, и они острили по-французски на всевозможные темы, в том числе и по поводу её увлечения, о котором она, к счастью, оказалась способна говорить с иронией. И вообще она, несомненно, была умна и понятлива.