Диджей - [98]

— Это не мое! — Кропивницкий до боли стиснул зубы. Ощущение было такое, будто его взяли за шиворот и возят физиономией по наждачной бумаге.

— Как же не ваша? Когда нашли на вашем столе. И так, главное, аккуратно прикрыл газеткой «Труд», чтобы не нашли!

— Но, это не мое! Я не знаю, откуда она. Мне её подбросили.

— Короче, Кропивницкий, забирайте запись и уходите.

— Куда уходить? — техник зажмурился от обиды и несправедливости. Перед глазами вспыхнули и поплыли разноцветные круги, сквозь которые черными стрелами летели ядовитые слова редактора.

— Работать, грузчиком, на склад.

— Почему грузчиком, почему на склад? — невинно оскорбленный подпрыгнул словно на пружинах. Малиновые пятна побежали по лицу.

— Потому, что с сегодняшнего дня вы отстраняетесь от работы над программами. И чтоб глаза мои вас больше не видели.

— Но это не справедливо: У меня высшее техническое образование, стаж работы на радио более десяти лет, две почетные грамоты «Ударника коммунистического труда» — я не хочу грузчиком на склад.

— Всё! Разговор закончен! Пошёл вон, из кабинета!

— А вы дорогие мои! — редактор строго посмотрел на оставшихся за столом людей. Его подглазные мешки отвисли вниз с такой силой, что казалось, что они сейчас сползут с лица и упадут на стол. — Если ещё раз повторится, такое! — пойдёте в дворники или технички!

Спустя двое суток…

Высокие стеллажи склада были доверху завалены коробками, ящиками, огромными вязанками исписанной бумаги. Их было так много, что в хаотическом нагромождении они давно образовались улицы, переулки, тупики. Многие из складированных до потолка «артефактов» почернели, потрескались, развалились. В воздухе держался терпкий запах пыли, вперемежку с ароматами старой бумаги, подгнивших досок, давнишней табачной гари.

У одного из закутков «складского лабиринта», на пятачке, закрытом от посторонних глаз, расположились три работника склада. Они были удивительно похожи: в старых застиранных халатах с короткими рукавами на вырост.

Самый шустрый из них умело расстелил на ящике «Вечернюю Москву», начал расставлять питьё: Первой появилась поллитровка «беленькой» в таре из дымчато-зеленого стекла, затем две бутылки «Жигулёвского» пива, и напоследок из-за пазухи вынырнул портвейн с экзотической надписью «АГДАМ».

Его коллега ловкими пальцами разложил закусь: Порезанную ливерную колбаску, плавленые сырки, редисочку, нарезанную ломтиками варёную картошку и небольшой пучок молодого лука.

Третий из присутствующих аппетитно сглотнул, затем вытащил из кармана воблу, постучал по ящику и победно посмотрел на коллег по застолью.

— Начнём с лёгкого, закончим потяжелее, — произнес первый и крепкими пальцами сорвал фольгу с водочной головки. Потом зубами быстро открыл пивные бутылки и выдернул пробку из портвейна.

— Ну-с, господа хорошие, опоздавших, загулявших и беременных не ждём, поехали, — произнёс он, наклонив бутылку с экзотическим названием над стаканами. Жидкость забулькала, крупные пузыри воздуха ринулись от горлышка к донцу.

— Эх, люблю я это дело! — активно поддержали тост друга. — Когда, знаете, в центре бутылочки, по бокам закусочки, а по краям тарелочки и вокруг вообще выпивон.

— Дай-то бог, — просто пробурчал Георгий Кропивницкий. Говорить длинные речи он не был мастак.

Дружно выпили, начали закусывать: Хрустели редиской, ели зелёный лучок, заедали варёной картошечкой.

— Гошан, доставай свои фирменные, — отдуваясь первый, сказал новичку. — Подымим как белые люди!

Кропивницкий вздохнул и, стыдясь своей слабохарактерности, достал пачку «Родопи».

Потянулись за сигаретами. Второй стрельнул глазами и взял две.

Закурили.

В воздухе повис сладковатый дымок.

Помолчали.

— Что, Гошан? — первый продолжил терзать новенького. Он выпустил синюю струю дыма через нос. Пристально прищурил глаза, хитровато посмотрел на собеседника. — Привыкаешь к спокойной складской жизни? Не то, что раньше? Чувствуешь себя человеком?! А не бабуином, дрожащим перед начальством?

— Да уж, чувствую… — лицо Кропивницкого стало печальным. Ему так захотелось обратно — туда, наверх, к себе, в студию.

— То-та-жа! — в разговор вступил второй собеседник. Он говорил не торопясь, свысока, сквозь зубы, словно делал одолжение. — Верно, трёт Вован: У нас тут как на курорте: Приходишь, когда хочешь. Уходишь, когда надо. Начальство только по праздникам — не жизнь, а ягода малина! Даже в отпуск идти не охота!

— Малина — не малина… — Вован разлил по новой. Криво улыбнулся одной стороной рта. — Разговор наш философский, на сухую продолжать нельзя. Поехали по следующей, а то первая потонет в кишках, не дождавшись подмоги.

— Будем! — воскликнул первый и они «поехали» вновь.

— Будем и не пропадём! — его друг хитрым эллипсом крутанул стакан в воздухе и почти одним глотком выпил малиновый суррогат. А выпив, взял не спеша ломтик редиса и подмигнул новичку добродушно и мудро, как человек, знающий соль бытия.

— За нас, — Кропивницкий, мысленно матерясь, тянул сладковато-противный портвейн. Он уже и не помнил, когда ему приходилось пить такую гадость. Вован понял его по-своему…

— Тяжело с непривычки? Закусывай лучком, редисочкой. Когда пьешь — глотай глубже — выдыхай резче.