Дичь для товарищей по охоте - [7]

Иногда, во сне, к нему приходила мать. Другая, из какой-то иной жизни. Протягивала руки навстречу, и он, мальчишка, сбегая вниз по ступенькам, нырял в ее объятья, в нежную, теплую, сумасшедшую любовь. А она целовала его лицо, пальчики, и шептала: «Милый мой, милый, мальчик мой…»

— …спрашиваю? — вернул его к действительности голос Марии Федоровны, протянувшей к нему руку с письмом. — Где витаешь? Как дети, здоровы, спрашиваю?

Савва убрал письмо в карман. Вот опять — будто и не читала, слова не скажет в одобрение, хотя по глазам видно — довольна.

— Здоровы, матушка. Сейчас с Зинаидой в Покровское собираются, — Савва потеребил цепочку часов.

— Торопишься куда? — мать неодобрительно приподняла бровь.

— На мануфактуру, а потом в театр. Путь не близкий, но обещал, — стряхнул он с колена несуществующие пылинки.

— Слышала я, зачастил ты туда? — Мария Федоровна испытующе взглянула на сына. — Не нравится мне это!

Савва поднялся с места, машинально достал портсигар, раскрыл его, но, поймав неодобрительный взгляд матери, громко защелкнул и снова убрал в карман.

— Интересное дело получается, матушка! Никак вам Савва не угодит! Что-то я уставать стал от поучений.

Под недовольным взглядом Марии Федоровны сбавил тон.

— Вот вы, матушка, на Зину мою все обиду держите, а ведь вы ее любить должны: она точь-в-точь ваши речи повторяет.

Изнутри набегала горячая волна раздражения. Пора было уходить. Не хотелось вновь закончить разговор ссорой.

— Матушка, право же, я уж не дитя. Вырос давно. И жизнь строю по своему разумению и… полученному воспитанию. А воспитание вы мне дали отменное. Надеюсь, оспаривать не станете? — с добродушной улыбкой он посмотрел на мать.

Та погрозила пальцем.

— Хитер ты, Савва. Ой, хитер! — ее глаза потеплели. — Ладно, ступай. Вижу я — тебе уж не сидится!

Савва поцеловал протянутую руку и, не оглядываясь, будто сбросив груз с плеч, вышел из комнаты.

На душе Марии Федоровна было тревожно. «Не дитя… Вырос давно… И жизнь строит по своему разумению… Храни его Господь», — перекрестила она сына вслед.

* * *

— И вот та-ак, вот та-ак присучиваешь нитку, понял? — объяснял Савва, стараясь перекричать шум станков, и строго глядя на стоящего перед ним подростка.

Тот закивал, с нескрываемым интересом разглядывая хозяина.

— Савва Тимофеевич Вот вы где! — к Морозову почти бегом приблизился невысокий мужчина с болезненным лицом.

— А, господин инженер Рад приветствовать! — Савва направился к следующему станку. Инженер поспешил следом.

— Подожди-ка, милый — прокричал Савва молодому рабочему и наклонился, что-то регулируя в механизме. — Так, теперь порядок.

— Савва Тимофеевич Вы меня обижаете, честное слово — наклонился к его уху инженер. — Бегаете с этажа на этаж, пряжу на прочность пробуете, подростков учите, станки настраиваете, виданное ли это дело? А мы-то на что?

— На то я и хозяин, чтобы во все вникать, каждый винтик знать и каждое движение рычагов! — Савва вынул из кармана часы. «Пора в театр. Не опоздать бы.»

* * *

Савва вошел в театр перед началом репетиции и, решив не беспокоить Станиславского с Немировичем, увлечённых беседой у сцены, опустился в кресло в последнем ряду, с наслаждением вдыхая воздух пустого зрительного зала, словно находящегося в предощущении праздника.

Театральные представления Савва любил с детства. Матушка часто возила их с братом Сергеем[4] в Императорские Большой и Малый театры, и, наверное, именно тогда театр стал частью его души. С годами детские ощущения, понятно, притупились, растворившись в ежедневном круговороте, в осознанной необходимости достойного продолжения ДЕЛА, унаследованного от деда и отца, но забыты не были. Строительство летнего театра в Орехово-Зуево, где находилась Никольская мануфактура — ядро богатства клана Морозовых, стало не только составной частью ДЕЛА — звеном в цепочке шагов по улучшению быта и просвещению рабочих и служащих, но и отголоском давнего увлечения.[5]

Идея создания нового театра в Москве, принесенная Станиславским, показалась заманчивой и грандиозной. Частный театр с общедоступными ценами, смелыми экспериментами и новой драматургией тоже стал для него частью ДЕЛА, но уже в другом масштабе. Ведь, чем больше богатство, тем больше ответственность.

На премьеру спектакля нового Московского Художественного Театра «Царь Федор Иоаннович», проходившую в арендованном здании театра «Эрмитаж» в Каретном ряду Савва не попал — забот на мануфактуре было невпроворот. Смог заехать в театр лишь через несколько дней, да и то, в середине пьесы и… был поражен. Все было из детства — сказочные декорации, старинные наряды и головные уборы, которые, он знал, собирались для спектакля по самым глухим деревням. Потеряв счет времени, Савва заворожено наблюдал, как на сцене разворачивается историческая национальная трагедия. Пожалуй, именно в тот день из главного пайщика товарищества Художественного театра, Савва превратился в страстного и преданного поклонника молодого театра, который был нужен и ему самому, как отдушина, как спасение от пожиравшей жизнь рутинной череды событий.

Размышления Саввы прервал мелодичный женский голос: