Дезидерата - [10]

- Поговорить? Охотно. - Писатель сосредоточенно набивал трубку табаком. Наконец-то это можно было сделать спокойно, не рискуя получить пулю в лоб. - Если вам не трудно, сударыня, то оставьте, пожалуйста, окно открытым, тут душновато. Надо сказать, что у меня редко бывает такой оживленный утренний прием... Кстати, сударыня, вы позабыли представиться. Вы так небанальны, так мило пренебрегаете общепринятыми условностями, но все же хотелось бы...

Она не удостоила его ответом.

Села на прежнее место, в кресло, постаралась привести в порядок свои растрепавшиеся волосы, сколов их на затылке покрепче большой заколкой. Теперь на ее лице проступило новое насмешливо-торжествующее выражение, вздрагивали углы губ - точно просилась наружу дерзкая беззаконная улыбка, крылья тонко очерченного носа трепетали. Очень красивое лицо. Яркое, смелое, сильное. И все-таки что-то в нем было неприятное - может быть, чуть ближе, чем -надо, посаженные глаза? Или надменный излом бровей? Да, опасное лицо.

- Разрешите закурить? - Писатель достал зажигалку.

Она нетерпеливо дернула плечом - курите, какое мне дело. Заговорила медленно, тяжело:

- Ну, так вот. Он не шарлатан, не обманщик... сознательно никогда никого не обманывал. Нет, у него затронута психика. Вы понимаете? спросила она звенящим голосом. - Он маньяк... ну, просто сумасшедший... Во всяком случае, по временам бывает именно таким. Когда на него находит.

Писатель раскурил трубку и окутался клубами дыма. Он не спешил отвечать. Он явно приготовился слушать дальше.

- У него возникают бредовые, навязчивые идеи: каждый раз какое-нибудь изобретение, открытие мирового значения, которое он якобы сделал. - Она настороженно следила за тем, какое впечатление производят ее слрва. - Умеет говорить об этом толково, связно, логично, так что сначала можно подумать... Но вы, писатель, психолог, вы, конечно, сразу поняли, с кем имеете дело, вас нельзя обмануть, я уверена.

Писатель, не выпуская трубки изо рта, спросил:

- Давно вы с ним познакомились?

- Десять лет назад. - По ее лицу прошла какая-то тень воспоминаний, черты немного смягчились. - Я была студентка, совсем девочка. Но уже тогда умела принимать решения. И я сразу же, в тот первый вечер... - Она замолчала. Писатель не торопил ее, терпеливо ждал продолжения. - Он был одинок, несчастен... болен. Я увезла его и спрятала в своем собственном доме, в маленьком захолустном поселке, которого не найти на карте. Я достаточно богата и могу позволить себе роскошь удовлетворять все его прихоти. Оборудование, приборы... Он ни в чем у меня не знал отказа. Пусть это всего-навсего игрушки, но если эти игрушки облегчают ему жизнь, заполняют пустые часы и дни, то не жаль никаких денег. Он верит, что он изобретатель, чувствует себя настоящим человеком, счастлив по-своему...

- Вы запирали его? - спросил в упор Писатель, разгоняя рукой дым и вглядываясь в это красивое непроницаемое лицо. Она уклончиво повела плечами. - Не отпускали в город? Прятали машину, не разрешали пользоваться ею?

Она стала объяснять:

- Он слишком нервный, чтобы сидеть за рулем. А город на него действует возбуждающе, врачи...

- Так. Понятно. Пошли дальше. Богатство, текущий счет, средства на его прихоти... - Он неожиданно лег грудью на стол, протянул руку и цепко схватил ее длинные, гибкие пальцы, сжал их. Она попыталась вырваться, но не смогла. - Ну, полно, полно, ничего мне от вас не нужно, только маленькое обследованьице.

Она негодующе фыркнула. Преодолевая сопротивление, он разжал ее кулак, потрогал узкую ладонь.

Как он и думал, на ладони, там, где начинаются пальцы, легко можно было прощупать затвердения, мозоли, каких не бывает у богатых капризных дамочек.

Он отпустил ее руку, она резко откинулась назад, ушла в кресло, сжалась, как затравленный зверь.

И, сверкая глазами, закричала:

- Да, работаю в огороде, в саду... И нисколько не стыжусь! Копаю, не разгибая спины. Вожу и продаю фрукты, торгуюсь за каждый грош. Можно спать и четыре часа в сутки, от этого не умирают, - сказала она с беспощадной усмешкой. Надо отдать ей справедливость - она умела быть жестокой не только по отношению к другим, но и по отношению к себe. - Месяц проработала как проклятая - и пожалуйста, он имеет возможность заказать очередное бессмысленное сплетение трубок, щитков и пробирок, которому будет радоваться, как мальчик. Пусть радуется! А что я жертвую собой, гублю свою жизнь, жизнь отца... Какое это имеет значение?

Фанатики бывают разные. Эта была фанатиком любви - любви, кажется, очень похожей на ненависть, любви страстной, неистовой, мрачно окрашенной, не приносящей радости, приносящей одну только боль. Слепо преданная своему идолу, она ежедневно, ежечасно бичевала себя во имя этого идола, ке спрашивая, нужно ему это или нет.

И все записывала в счет, за все требовала оплаты - за каждый удар бича, за каждую царапину.

Что поделаешь, самый преданный жрец бывает обычно самым деспотичным. Фанатизм и деспотизм так часто соприкасаются.

- Вы учились... - начал было Писатель.

- В Высшей Школе Музыки и Музыковедения, - сказала она с вызовом, - у лучших профессоров страны. Подавала надежды. Стоит ли теперь об этом вспоминать? "Похоронила себя в глуши", как писалось в благопристойных романах девятнадцатого века. - Подражая голосу рыночной торговки, она затянула нараспев с жестоким смехом: - Отличная спаржа, отборные артишоки! Салаты латук, эндивин, эскароль, ромен! Не хотите ли французский сорт сельдерея, красную капусту савой, . лук-шарлот с мелкими головками... Оборвав свою буффояаду, сказала без улыбки, строго: - Вот как оно бывает, дорогой Писатель! Называется: жизнь! В романах девятнадцатого века такого не встретите.