Дезертиры - [5]

— И сколько времени он так воевал?.. И где?..

— Пять лет. В Чечении поганой, — не дожидаясь перевода, выпалил Витас, а мне наконец стало ясно, что немецкий язык он понимает не хуже меня.

Шнайдер поморщился:

— В целях их собственной безопасности наемников в одном месте держат максимум год, есть указ Ельцина.

— Мало ли что?.. Подумаешь — указ!.. Этими указами только задницу подтирать… — усмехнулся Витас угрюмо.

Шнайдер вытащил из стола огромный географический атлас, раскрыл его на заложенной странице (это был Северный Кавказ) и попросил показать, где именно Витас воевал.

Тот начал неуверенно тыкать пальцами:

— Тут. И тут. И там. Да я знаю?.. Куда кидали — там и мочили! Всюду! У меня контузия, ничего не помню. В одиннадцать к врачу надо.

Но Шнайдер проигнорировал упоминание о враче и попросил рассказать, что было дальше, почему он сбежал.

А дальше было то, что Витасу надоело убивать, и он решил дернуть в Германию, где, он слышал, природа очень красивая и люди добрые. День побега был выбран не случайно: у командира был день рождения, все перепились, и Витас под шумок сбежал, прихватив автомат и три гранаты, «на всякий случай». Пробрался в Грозную, к другу, жил там пару дней, а потом решил бежать в Москву. Документы все остались в казарме.

— Без документов и с автоматом в Москву? — скептически осведомился Шнайдер.

— Чего было делать? В Москве заныкаться легче — народу много. А оружие и гранаты на базаре в Грозной толкнул.

Так он и отправился: где на попутках, где пешком. Блокпосты и контроли обходил стороной, ему не привыкать. В Москве кантовался еще с полгода у знакомой девки, а потом через Литву и Польшу рванул в Германию.

— Через Литву? — насторожился Шнайдер. — Сколько времени и как вы шли?

— Три месяца. Лесами полз.

— Лесами?.. — усмехнулся Шнайдер и выключил диктофон. — Когда мой отец бежал из русского плена, то ему понадобились годы, чтобы лесами дойти до Германии!.. А он говорит — три месяца. Смешно.

Я перевел. Витас замолк, глаза его пошли по параболе.

— Ну, тогда скажи: на попутках.

По его словам, он сторговался в Литве с каким-то частником, тот его подвез к границе, Витас перешел ее ночью лесом, а в Польше, в условленном месте, подсел к тому же частнику в машину. Так же миновали и польско-германскую границу. В Дюссельдорфе частник подвез его к лагерю.

— И сколько вы заплатили этому человеку?

— 500 баксов. Да ему хули риска было?.. Если что — попутчика взял, ничего не знаю наххху…

Столбик дат на листе завершился. Шнайдер не спеша подсчитал что-то и сказал:

— Если следовать вашим датам, то не хватает пяти лет. Я заново буду считать, а вы оба тоже слушайте и считайте, может быть, что-нибудь неверно отметили, — и он терпеливо начал повторять даты; вышло, что пяти лет правда не хватает.

— А хер его знает, контузия, может, что и не так… — пробормотал Витас и опять вспомнил, что к одиннадцати надо к врачу, а потом задрал рубаху и принялся показывать шрамы.

— И как раз не хватает тех пяти лет, которые он, по его словам, служил в армии, в этой таинственной дивизии 00… Впрочем, и так все ясно, — с некоторой брезгливостью сказал Шнайдер, достал другой здоровенный атлас (на этот раз российских городов), нашел Грозный и попросил рассказать, на какой улице Витас родился, где была его школа, где стоял дворец президента и т. д.

— Да не помню я ничего!.. Что он, сука, меня долбит, дятел долбаный! Я тут не географию учить пришел, — повысил Витас голос. — Дома нет, школа порушена, все разбомблено, президент убит — чего ему еще?

— Не кипятись, он просто хочет проверить, это его задача, — остановил я его, но в ответ зареяло такое долгое и страстное «ннахххуу…», что Шнайдер спросил у меня:

— Что это за слово он к каждому предложению добавляет?

— Вроде «zum Teufel»,[3] — смягчил я.

— Но «Teufel» по-русски будет «черт», а он говорит что-то на букву «н», сухо парировал Шнайдер (а до меня дошло, что и он наверняка понимает русский язык не хуже, чем Витас — немецкий). — Ладно. На какой реке стоит Грозный? Что случилось с президентским дворцом? Как называется главная улица Грозного?

Витас этого всего не знал, ничего не помнил, все забыл и опять начал давить на контузию, после которой память отшибло.

— Все забыл, а что в Германию идти надо, хорошо помнил. Такая выборочная забывчивость. Впрочем, все это теперь уже неважно, — подытожил Шнайдер и перешел к заключительной части: обоснование просьбы о политубежище.

Витас подумал и сказал:

— Переведи ему: я читал, что у вас тут природа путевая и люди ништяк, а там, у нас, природа х…ая и люди дерьмо, поэтому прошу меня принять как беженца. Не желаю больше никого мочить, отмочился, хочу тихо жить… И все, наххху…

— Может, еще что-нибудь? — осторожно уточнил Шнайдер. — Что ему грозит в случае возвращения на родину?

— Поймают и в лагерь сунут. А то и просто в поле шлепнут, там же ж суда нет: пулю в лоб — и спи спокойно! Прошу помиловать и в ад не посылать. И к врачу мне уже пора — башка лопается…

Шнайдер кивнул:

— Пусть идет.

— Свободен! — сказал я.

Витас вдруг улыбнулся:

— Это я уже тоже однажды слышал!

Когда звон подков затих, Шнайдер вздохнул, переложил какие-то предметы на столе, вытащил кассету из диктофона: