Дейзи Джонс & The Six - [94]

Однако в какой-то момент тебе все же приходится признать, что ты никем не в силах управлять, и ты вынужден отступить и быть готовым просто поймать человека, когда он будет падать, – и это все, на что ты способен. Это все равно что броситься в море… Или нет, не так. Скорее это похоже на то, как бросить того, кого ты любишь, в море, а затем молиться, чтобы он выплыл оттуда самостоятельно, – прекрасно при этом зная, что он вполне может утонуть и ты увидишь это своими глазами.

Дейзи: Я всей душой старалась запечатлеть все, что тогда происходило. Мне так хотелось выразить собственные чувства, быть услышанной, принести своим словом утешение другим людям. Но я жила в собственноручно сотворенном аду, в клетке, что построила для себя и где сама же себя и заперла. Я уже возненавидела себя за то, что вложила в песни всю душу и боль, поскольку это означало, что я уже никогда не смогу уйти от этого, оставить это позади. И мне приходилось петь Билли об этом – раз за разом, вечер за вечером, – и я уже больше не в силах была скрывать что я чувствую и каково мне вообще находиться рядом с ним.

Конечно, мы работали ради грандиозного шоу. Но это все же была моя собственная жизнь.

Билли: Каждую ночь, когда концерт давно был закончен и девочки лежали по постелям, мы с Камиллой устраивались на балконе отеля, в котором жили тогда, и просто разговаривали. Она рассказывала, чем за день порадовали и огорчили ее дети. Все время говорила о том, как ей необходимо, чтобы я и дальше оставался трезвым. А я говорил, что стараюсь изо всех сил. Признавался, как сильно страшит меня будущее. Что в Runner уже начали справляться о следующем альбоме. И весь груз при этом ложился, естественно, на меня.

В какой-то момент она, выслушав меня, сказала:

– Ты что, и вправду думаешь, что без Тедди не сможешь написать альбом?

– Без Тедди, – ответил я, – я не написал еще ни одного альбома, вот и всё.

Уоррен: Мы ехали в Чикаго, и мне показалось, что Эдди чем-то расстроен.

– Выговорись, если тебе нужно, – предложил я ему.

Бесит, когда люди своим видом вынуждают тебя расспрашивать, что у них случилось.

– Я никому еще об этом не говорил, но… – начал он.

Короче, Пит решил уйти из группы.

Эдди: Пит не желал слушать никаких здравых доводов. Уоррен сказал, что мне следует поговорить об этом с Билли – пусть, мол, Билли его как-то вразумит. Можно подумать, Пит стал бы слушать Билли, ежели не прислушался даже ко мне, к своему брату!

Уоррен: Наш разговор случайно подслушал Грэм.

Эдди: И вот Грэм тоже случайно оказывается в курсе дела. А он в последнее время вообще всем действует на нервы, поскольку бог знает из-за чего не на шутку взвинчен. Итак, Грэм говорит, что это надо обсудить с Билли. И я теперь уже ему втолковываю, что Пит не станет говорить с Билли, если уж даже меня слушать не захотел! Ну, ты же понимаешь! Но Грэм никак не внимает моим словам, и, когда мы останавливаемся где-то в окрестностях Чикаго перекусить в придорожной забегаловке, возле меня тут же нарисовался Билли:

– Что у вас тут такое? О чем нам надо переговорить?

Я же, занятый своими проблемами, ищу глазами сортир.

– Ничего, чел, – отвечаю. – Не парься.

И тут Билли заявляет:

– Это моя группа. И я имею право знать, что происходит в моей группе.

И его слова меня реально выводят из себя.

– Это наша общая группа, – отвечаю ему.

– Ты знаешь, что я имел в виду, – говорит Билли.

– Ну да, все мы знаем, что ты имеешь в виду, – огрызаюсь я.

Карен: Мы уже подъезжали к Чикаго и остановились переночевать в тамошней гостинице. Камилла заранее позвонила, записалась в местную клинику. Зашла со мною туда, присела в коридоре рядом. У меня все дрожала коленка, аж подпрыгивала, и Камилла положила мне на ногу ладонь, чтобы унять дрожь.

– Я, по-твоему, делаю ошибку? – спросила я.

– А сама как думаешь?

– Не знаю.

– А мне кажется, знаешь.

Я подумала над ее словами и сказала:

– Я знаю, что это не будет ошибкой.

– Ну, вот видишь! – ответила она.

– Наверное, я притворяюсь, будто колеблюсь в решении, чтобы все обо мне думали лучше.

– Мне нет надобности думать о тебе лучше, – возразила Камилла. – Так что можешь для меня не притворяться.

И я сразу перестала колебаться.

Когда меня вызвали, Камилла крепко сжала мою руку и так и не отпустила. Я не просила ее идти со мною в кабинет и даже не думала, что она туда пойдет, но она все равно пошла вместе со мной – бок о бок, не отступая ни на шаг. И я, помнится, все думала: «Господи, она будет при этом присутствовать». Я улеглась на стол. Врач мне объяснил, что именно сейчас произойдет. А потом вышел на минутку. Осталась только медсестра в уголке кабинета.

Я посмотрела на Камиллу, и мне показалось, она вот-вот заплачет.

– Тебя это огорчает? – спросила я.

– Отчасти я жалею, что ты не хочешь детей, потому что мои дочки делают меня счастливой. Но… Мне кажется, для того, чтобы ты была такой же счастливой, как я, тебе нужно совершенно иное. И я хочу, чтобы это «иное», чем бы оно ни было, у тебя обязательно состоялось.

И вот тогда я расплакалась. Потому что хоть кто-то меня понял до конца.

Потом Камилла отвезла меня в гостиницу, сказала всем, что мне немного нездоровится. И вот, оставшись одна, я улеглась в постель. И… Это был очень скверный день. Просто ужасный день. Осознание того, что поступил правильно, вовсе не означает, что ты будешь из-за этого счастлив. Но потом я позвонила в обслуживание номеров и дальше спокойно отлеживалась у себя в комнате, зная, что осталась бездетной, и что Камилла сейчас где-то гуляет со своими детьми. И это… показалось мне верным раскладом. Так сказать, немного порядка посреди царящего кругом хаоса.