Действо - [20]

Было, просто он уже не видел и не слышал этого.

В конце декабря Валерий пришел домой и объявил Чуку, что собирается устроиться на работу.

-Хватит тунеядствовать, - сказал он восхищенно замершей морской свинке, будет работа, будут деньги. Будут деньги, будет все остальное. Квартиру снимем настоящую, а Чук? С ванной! Меня теперь возьмут - они непьющих любят.

Чук фыркнул, и завозился в своей клетке. Как и Валера, он, похоже, приближался к своему счастью.

За полторы недели до нового, лучшего, чем прежний, года, ныне бездомный, но владеющий многочисленными мечтами, Валера возвращался домой.

Он гулял - снова гулял просто так, шел себе в толпе, глядел по сторонам и, похоже, наслаждался жизнью. Последний раз это было так давно, что он уже не помнил этого забавного ощущения, когда краски ярче, небо за тучами голубое, а грязный снег скрывает зимнюю сказку, жухлую траву и обещание весны. Хорошо было просто так идти. Гордо, как человек. И никто не трогал его, не приставал, даже не смотрел косо - просто потому, что так может идти только уверенный и ничего не боящийся человек. А одежда... что одежда - это был как раз тот случай, когда не она красит человека. Редкий случай.

Он был вполне счастлив, бомж Валера, счастлив до того момента, пока у подъезда его дома вдруг не появилась скособоченная тень и не метнулась к нему навстречу. Валера замер. Давешнюю подругу Маньку он не видел уже с месяц или около того - с тех самых пор как произошел тот досадный инцидент с собакой. Содрогнулся, вспомнив, как лупил ее ногами. У нее и сейчас были синяки под обоими глазами - совсем свежие.

И еще возникло нехорошее предчувствие - маленький серый авангард большой армии горя.

-Аа... В-валерка, мля!! - заплетающимся языком возвестила Манька на пол улицы, говорить ей, впрочем, мешали и разбитые до состояния полной недееспособности губы, - п-пришшел? А мы тут к те зашли, а т-тя нет? Где гуляешь, а?

-Зашли? - сказал Валера тихо, - когда зашли?

-Да п-прямо щаз! Я, Костюнчик и Волчок! Погудели!

Валере стало очень холодно - куда холоднее, чем было сейчас на улице. Много холоднее. Мир сделался нечетким, кружащимся серым снегом.

-Что... Что вы сделали?! - прошептал он еле слышно.

Манька раскрыла по шире глаза, вгляделась в него, а потом испуганно отшатнулась. Что-то подсказало ей, что именно с такими глазами человек и совершает убийство.

-Да ниче... - выговорила она, - Я ж грю, погудели хорошо. Слюнявчик обещание сдержал и крысу, что ты поймал, на закусь съел. Поймай еще, а?

Небо рухнуло на землю, соприкоснулось с ней в грохочущем и плавящем снег и мерзлую почву объятии. Он не верил, не мог поверить. Мир кончился, время вытекло из исполинской стеклянной половины апокалипсических песочных часов и замерло. Замерзло. Все кончилось.

Валерий вдруг обнаружил, что все еще стоит на ногах - каким то образом держится и не падает, хотя хомут обрушившегося несчастья уже висит на шее, черный, неподъемный, и немилосердно давит.

Но силы были - и он, оттолкнув перепугавшуюся Маньку с дороги, побежал вперед к мигающей желтыми окнами громаде дома. Ноги несли его сквозь снег сами по себе, без малейшего понукания. Несли к двери, дальше по коридору мимо опешившей консьержки, вверх по лестнице - выше, выше, мимо разноцветных прямоугольников чужих дверей, за которыми живут себе счастливые обладатели своего жилья, много-много этажей без малейшей усталости, и дальше, к одинокой двери на чердак.

Рывком дернув дверь, он ворвался к себе домой, в свой пентхаус, в место, которое он привык считать домом и надежным убежищем. Ворвался, пылая от ярости, готовый бить и убивать, и твердо зная, что если застанет этих сволочей на месте преступления то живыми они не уйдут. О! Нет прощения этим мерзавцам и нелюдям! Этим человекообразным прямоходящим тварям! Скотам в человеческом обличье!

Валера стоял на пороге, тяжело и с хрипом дышал, и бессильно сжимал кулаки.

Потому что все уже закончилось, и на чердаке уже никого не было. Лишь сиротливо ютились на столике остатки нынешней трапезы.

Страшной трапезы. Останки Чука плавали в густом вонючем жиру закопченной сковороды, что стояла на печке. Их было не много, останков.

На негнущихся ногах Валерий подошел к печи и остановился. Он смотрел. Смотрел на тонкие желтые кости, на покрытый ошметками темной шерсти череп, что в неизбывной муке скалил длинные резцы. Смотрел на свитый колечками почерневший хвост и скрюченную переднюю лапу с растрескавшимися коготками.

Смотрел на свою новую жизнь - жизнь, сгоревшую в чаде паленой шерсти и запахе дешевого масла.

Окончательно. За окном падали и умирали снежинки - одна из другой.

Этим же днем Валерий запил. Да так, что все предыдущие запои казались на фоне этого легким вечерним коктейлем. Семь дней он пил беспробудно, а на восьмой день у него случилась белая горячка и он стал пускать изо рта пену и бросаться на прохожих, после чего был отловлен милицией и после соответствующих профилактических побоев отправлен в вытрезвитель. Сознание к нему не возвращалось еще два дня, и лишь к третьему дню случилось легкое просветление.