Девятый круг - [68]

Пока мы там стояли, стемнело. Цепной мост был уже подсвечен, а на противоположном берегу темной глади Дуная стали видны залитые светом прожекторов очертания базилики и здания парламента. Зажглись выполненные в старинном стиле светильники, озарившие мягким золотистым сиянием сказочную россыпь белых шпилей Рыбацкого бастиона. Зрелище было настолько волшебным, что, возвращаясь назад, к сверкающему огнями Цепному мосту, я почти всерьез ожидал увидеть шагающего сквозь заледенелые арки единорога или снежных фей, порхающих вокруг высоких светящихся уличных фонарей.

До дому в тот вечер я добрался уже довольно поздно, поднялся на лифте к своей квартире, но то, что я услышал, проходя по коридору, заставило меня резко остановиться. Дело в том, что стены в доме достаточно тонкие, и до меня отчетливо донеслись звуки рыдания из квартиры Кейси. Тут я с ужасом вспомнил все то, что сегодня говорил Стефоми, когда мы стояли внутри башни, глядя сверху на скованный льдом Дунай, — все его слова про еще не родившегося ребенка и про тот настойчивый интерес, который проявляют к нему в равной степени и ангелы, и демоны… «Не забывай, что ты не единственный участник в этой игре…»

Я громко постучал в дверь. Реакции не последовало. Тогда я позвал Кейси по имени. После этого, к моему облегчению, она открыла дверь. Глаза у нее были красные, в кулаке зажат обрывок бумажного носового платка, при этом она жалостно шмыгала носом.

— Что с тобой? — спросил я, охваченный смятением. — Что случилось?

— Когда я… когда я сегодня вернулась… меня уже ждали люди из службы социальных услуг и из полиции. Они нашли меня, после того как я попыталась воспользоваться своими кредитными картами… Они забрали Тоби к родителям.

И тут она разрыдалась. Я искренне ей сочувствовал, хотя в то же время у меня отлегло от сердца. Ведь это должно было произойти, рано или поздно. Кейси и сама признавала, что не может уделять брату необходимого внимания. Я крепко прижал ее к себе, а она, уткнувшись в мою грудь, плакала. Мне было очень жаль ее, но еще больше было обидно за свою неспособность сделать хоть что-нибудь.

— Я все равно собиралась отправить его обратно, — говорила она, продолжая всхлипывать. — Но я хотела подождать… дождаться, когда пройдет Рождество. Я раньше никогда не оставалась на Рождество одна. Я просто х-хотела, чтобы кто-то из моих род… родных…

В этот момент родителей Кейси я ненавидел. Да, ненавидел. Если бы мне посчастливилось сохранить свою семью, то я уверен, что никогда бы сознательно не причинил вреда никому из ее членов, не солгал бы им, не обманул бы их доверия, не вызвал бы у них ощущения бесполезности и ненужности.

— В Рождество ты не останешься одна, — сказал я мягко. — Я понимаю, что не смогу заменить тебе твоих родных, но по крайней мере одиночество тебе не грозит. Ну а вскоре у тебя появится крохотный, замечательный малыш, принадлежащий только тебе, и никто не сможет отнять его у тебя.

30 ноября

Прошлой ночью мне снилось, что я у себя дома вместе с Ники и Люком. В ванной комнате великолепного старинного здания, построенного в викторианском стиле, я купал сына, перед тем как уложить его спать. Он забавлялся игрушечными подводными лодками, шлепал ладошками вокруг себя, отчего все вокруг оказалось забрызганным мыльной водой, и я понимал, что мы получим за это выговор от Ники, когда она поднимется наверх.

Пижама Люка лежала рядом, возле раковины, но я нигде не мог найти его полотенце. Я приоткрыл дверь, высунул голову в темный коридор и крикнул: «Ник, а где полотенце Люка?»

Но никакого ответа я не услышал — в огромном старинном доме царило безмолвие. Нахмурившись, я вернулся в ванную, взглянул на белые махровые полотенца со словами «Ее» и «Его», висящие на сушилке, схватил свое и вытер им сына. Затем кое-как выполнил необходимые манипуляции с детской присыпкой и не без труда сумел облачить его в пижаму.

Взяв Люка на руки, я вышел в коридор и направился в детскую. Там на полках, висевших вдоль стен, стояли мягкие игрушки, а на обоях были изображены поезда. Я уложил Люка в постель, убрал с его лба пряди русых волос, пожелал ему спокойной ночи, включил свет в ночнике и вышел из комнаты…

Но, едва закрыв за собой дверь, я вздрогнул и остановился — откуда-то снизу донесся звон бьющегося стекла. Вероятнее всего, это Ники уронила бокал, убирая посуду после ужина, но… какое-то ужасное предчувствие охватило меня, подняло дыбом волосы на руках и не позволило окликнуть жену. Вместо этого я крадучись прошел в нашу спальню, взял там бейсбольную биту и стал осторожно спускаться по лестнице.

Дом был едва освещен, горела всего пара светильников, но я отлично знал его планировку — даже во сне он представлялся мне хорошо знакомым, — так что спуск по полутемной лестнице не вызвал у меня никаких проблем. Сойдя с последней ступеньки, я в оцепенении замер на месте, охвативший меня леденящий ужас заставил сердце учащенно, болезненно биться: в гостиной я ясно увидел темный силуэт стоящего мужчины. Комната не была освещена, если не считать лунного света, проникавшего внутрь через застекленные двери.