Девятый круг - [49]

Принято считать, что Люцифер горько переживал разрыв с Богом и много столетий страстно мечтал о Небесах, после того как лишился милости Господней. Но ничего подобного не испытывал Мефистофель, который сразу же покинул Небеса вслед за Сатаной, наслаждаясь обретенной свободой без каких бы то ни было угрызений совести, сомнений или сожалений.

Я припомнил, каким образом Мефистофель так хитро обратил жажду Фауста к познанию и самосовершенствованию против него самого, и меня охватило чувство отвращения к этому демону и его методам — стремлению извратить любое доброе и заслуживающее восхищения побуждение таким образом, что в конце концов это побуждение губит человека, который прежде был известен своей честностью и благородством.

Закрыв книгу и перейдя к следующей, я понял, что из всех демонов мне было бы страшнее всего столкнуться именно с Мефистофелем. У меня возникло ощущение, что любой другой демон, даже сам Люцифер, не посмеет тронуть меня, если я буду непреклонен в своей приверженности к христианству и к религиозным ценностям. Но в случае с Мефистофелем именно сами эти религиозные ценности превращаются в его умелых руках в оружие, используемое им против тех беспомощных людей, которые, оказавшись в его власти, уже не могут из нее высвободиться.

Еще одним моментом, тревожившим меня, была концепция, согласно которой многие демоны — «темные близнецы» ангелов, то есть они братья, состоящие в противоборствующих армиях кровавой войны. Я не приемлю ничего связывающего ангелов с этими отвратительными существами. Из всех ангелов мне больше всего нравится Михаил. После падения Люцифера он стал главным среди них, его часто изображают с мечом и в доспехах, а еще говорят, что он возглавил небесное воинство в борьбе против восставших ангелов и что ему предназначено сделать это снова в битве, которая разразится в конце времен. Говорят также, что Михаил сражался с Сатаной за тело Моисея, когда тот умер. В общем, я полагаю, что Стефоми прав: ангелы действительно принимают участие в сражениях. А что остается при таком нашествии демонов?

Херувимы — вторая высшая категория ангелов образовалась, по преданию, из слез Михаила, которыми он оплакивал грехи человечества. Должно быть, он в самом деле представляет собой грозную силу, с которой следует считаться, и его существование успокаивает меня после тех бессонных часов, что я провел, читая про могущественных и безрассудных дьяволов.

Я рад, что начал вести дневник. Это средоточие происходящего со мной, он до некоторой степени укрепляет во мне чувство реальности, устойчивости. Это якорь надежды моей души. Но меня слегка беспокоит, что результатом всех моих исследований сферы ангелов и их падших братьев являются лишь мое дальнейшее обособление от окружающих меня людей, дальнейшее ослабление и разрушение моих связей с этим миром, и без того очень непрочных, и сближение с миром этих существ.

12 октября

Минувшей ночью мне снилось, будто я нахожусь в Салеме в 1692 году, на суде по обвинению в колдовстве. Галерея для публики заполнена целиком. Враждебность, исходящая от каждого присутствующего в зале, в том числе и от больных детей, сидящих на скамье вместе со своими родителями и слишком испуганных, чтобы смотреть в мою сторону, волнами накатывается на меня. Входит судья, и все встают. Гул голосов в зале прекращается, воцаряется тишина. Судья обращается ко мне:

— Габриель Антеус, вы стоите перед судом и обвиняетесь в колдовстве. Как вы ответите на обвинение?

— Не виновен.

Судья уставился на меня так, словно мой ответ поразил его, и возбужденный ропот прокатился по залу.

— Но вы же признали, что беседовали с Сатаной.

— Нет-нет, я этого не признавал, — запротестовал я. — Я даже никогда не видел его! Это был Мефистофель! Он обманул меня! Он вынудил меня заговорить с ним!

— Значит, вы признаетесь в общении с демонами?

— Да, но я никогда…

— А что вы скажете об этих несчастных детях? — спросил судья, жестом указав на них, сидевших на передней скамье. — Разве это не правда, что вы околдовали их и они заболели?

— Нет! Это не я, это Молох! Послушайте, а где Задкиил Стефоми? Он должен выступить в мою защиту.

Я еще говорил, когда увидел Молоха, стоящего рядом с детьми, трогающего их своими неестественно длинными черными пальцами, нагибающегося к ним ближе, чтобы нашептать в уши слова болезни.

— Ради бога, уберите отсюда этих детей! — воскликнул я.

— Как вы смеете пугать детей в суде?! — взревел судья, вскакивая с кресла.

— Нет, я не пугаю! Я их вовсе не пугаю! — в отчаянии прокричал я в ответ, возвышая свой голос над негодующим ревом публики на галерее. — Это не я! Это Молох, я вижу его прямо вот тут! Он наводит на них порчу! Это он делает их больными! Я вам говорю, найдите Задкиила Стефоми, он защитит меня!

— Замолчите! — прорычал судья, ударив молотком по своей наковальне, и стучал им до тех пор, пока шум в зале не утих. После этого судья снова пристально посмотрел на меня. — Каждый из присутствующих здесь знает, что колдун не способен произнести молитву «Отче наш», — сказал он спокойным негромким голосом. — И если вы действительно не желаете детям зла, если вы в самом деле не колдун… тогда вы сможете произнести ее здесь перед нами прямо сейчас. Если вы сумеете сделать это, вы выйдете отсюда свободным человеком. Если нет — вас сожгут на костре за колдовство и сношения с дьяволом.