Девятая рота. Факультет специальной разведки Рязанского училища ВДВ - [17]
Коротко рявкнула сирена, и все по команде выпускающего поднялись с места. С каждой секундой кисель времени становился все гуще, и последние шаги до дверей я делал, уже с большим трудом передвигая ногами. Мои товарищи один за другим исчезали в ярком проеме. С великим трудом я вывалился наружу, и рухнул в бездну.
И тут время, казалось, окончательно застыло. В сизой дымке где-то вдалеке терялся зеленый лес Мещерского урочища, черный силуэт самолета медленно удалялся от меня. Именно эта картинка запечатлелась в моей голове, но осознал я это и просматривал ее спустя некоторое время после приземления, лежа на пункте сбора и счастливо глядя в голубое и бездонное небо. А пока в мозгу мгновенно промелькнуло «пятьсот один – пятьсот два – пятьсот три», я выждал еще целую вечность и отчаянно дернул кольцо. Мгновенно задрал голову и увидел трепыхающийся пучок строп, которые тут же расцвели белым куполом.
Как учили, осмотрелся по сторонам. Остальные парашютисты были на безопасном расстоянии, тогда глянул вниз и обомлел. Висеть над семисотметровой бездной, не имея опоры под ногами, показалось ещё страшнее, чем стоять в дверях самолета, и я рефлекторно ухватился за лямки парашюта.
И тут пришло ликование! Капли адреналина после прыжков с тренажера или даже парашютной вышки казались и вовсе ничтожными по сравнению с той безбрежной и пьянящей радостью, которая сейчас переполняла меня. Хотелось петь и кричать, но я только улыбался и смотрел вниз, однако, по-прежнему не отпуская лямок.
Внизу изгибалась река Ока, несколько туристических автобусов стояли возле есенинского дома, сизая дымка скрывала рязанские дали и поля. Земля становилась все ближе, и настала пора думать о приземлении. Я развернулся по ветру – с каждым метром зеленая трава быстрее и быстрее бежала под меня, – соединил стопы вместе и ударился о землю. Упал, но тут же быстро вскочил и, как учили, обежал купол. Ветра не было, и белое полотнище спокойно лежало на траве.
Отстегнуть запасной парашют и освободиться от подвесной системы заняло не больше минуты. Оставалось только собрать парашютную систему, уложить ее в сумку, что и было проделано мной немедленно. Отдохнув минут пять, я через голову, особым образом, взвалил на плечи парашют и двинулся в сторону пункта сбора, идти предстояло не меньше полутора километров.
На площадке приземления
Когда я добрался до цели, от радости не осталось и следа. Тяжело дыша, я бросил сумку на землю и упал рядом. Тут выяснилась еще одна армейская истина: «десантник три минуты орел, а остальное – лошадь».
Со временем парализующий страх трансформировался в напряженную внутреннюю собранность, сдобренную изрядной долей азарта, а готовность отреагировать на любую неожиданность в воздухе придавала уверенность. Особенное удовольствие доставляло постоять как можно дольше в дверном проеме самолета и полюбоваться распростершейся под ногами пропастью. В дальнейшем мне частенько выпадало прыгать на пристрелку, и это было лучшей возможностью получить максимальную порцию адреналина.
Возвращались мы уже к обеду. Колонна машин медленно двигалась по Кузьминскому. Местные девчонки весело махали нам руками, мы отвечали им восторженными воплями и чувствовали себя героями.
После обеда началась укладка, которая продолжалась до ужина, затем парашюты сдавались на склад – и отбой. Подъем в два часа ночи, и все начиналось сначала. На ужине нас ждал сюрприз – вечерняя порция сливочного масла уже по десантной норме.
В таком режиме мы просуществовали более недели. Не каждый такой цикл завершался прыжком. Скорее наоборот, это было исключением из правила – не позволял ветер. Мы ходили как сомнамбулы, но при этом не теряя внимательности во время укладки. Период засыпания отсутствовал как таковой, просто сознание отключалось даже при минутной возможности не двигаться с места. При этом на ротных офицеров такой напряженный ритм не влиял никак, они ходили бодрые и подтянутые, не позволяя другим расслабляться. Тогда я удивлялся, как им удается держать себя в таком тонусе. К выпуску из училища понял, что достаточно несложно. Надо лишь осилить четыре года училища, а потом все будет получаться само собой.
Глава 8. Карантин. Завершение
Время в армии течет несколько иначе, чем «в миру». Об этом говорили мои свежие, трехмесячные воспоминания о самом себе. Те мечты и романтические представления о службе рухнули, а на смену им пришло понимание серьезности происходящего. За сорок с небольшим дней, проведенных в учебном центре, изменилась жизнь, изменилось само понимание сущности армии. Мы все стали старше.
Воинская служба – как пружина, которую солдат проживает напрямую, минуя спираль долгих лет; и чем она опаснее и труднее, тем сильнее сжата пружина. Видимо, поэтому в свое время молодые фронтовики, вернувшиеся после войны в обычную жизнь, чувствовали себя глубокими стариками, отягощенными далеко не всегда положительным армейским и боевым опытом. Пружина вдруг распрямлялась и впереди оказывалась череда лет, в которых все уже казалось ненужным и бессмысленным.
Где-то в подсознании мы, курсанты, пытались поставить себя на место наших дедов-фронтовиков, писали письма в ходе полевых занятий на тетрадных листах, подложив полевые сумки, хотя необходимости в этом совсем не было – для этого специально выделялось время в учебных классах. Однажды мы с Юрой Рачкевичем даже попытались отправить послания домой в виде солдатских треугольников, без конверта, тем самым делая себя сопричастными событиям Великой Отечественной войны. Увы, для многих из нас такая тяга впоследствии превратилась в реальность, но уже на другой войне – и не на одной. А письма наши вернулись обратно на следующий же день. Их не приняли на местном почтовом отделении связи.
