Девять унций смерти - [11]

Разбойник, вздрогнув, застыл на миг, а потом, издав нечленораздельный возглас, ломанулся в кусты. Якш рванул следом, поспел с большим трудом, на его счастье, кусты слегка притормозили повелителя чужих карманов, и Якш успел ухватить его за пояс и, выдернув обратно, швырнуть на колени.

— Если я говорю «стой», нужно остановиться… — свистящим шепотом поведал Якш.

— Чего тебе? — ныл коленопреклоненный разбойник. — Я ж ничего тебе не сделал… ну чего ты, а?

— Дело в том, что я обдумал твое щедрое предложение и почел за благо принять его, — важно ответил Якш.

— Че… чего? — испуганно заикнулся разбойник.

— Ты собирался меня ограбить — вот и грабь! — ласково, как родному, улыбнулся ему Якш. — Хотел мою одежку — вот и получишь. В обмен на свою. А ну-ка, живо раздевайся!

— Я… что… как это — в обмен? — растерялся разбойник. — Как то есть в обмен?! — взвыл он дурным голосом, вмиг сообразив, как он будет выглядеть в этом бесспорно дорогом, но безмерно нелепом наряде, что ему скажут товарищи по шайке, какое выдадут прозвище и сколько лет будут шутить и насмехаться по этому поводу.

— Так это нельзя, чтобы… — ныл он. — Это неблагородно, нечестно, бесчеловечно — вот!

— Действительно — бесчеловечно, — сочувственно покивал Якш. — Полностью согласен с тобой. Да ты снимай, снимай… не стой как каменный!

— Это супротив закону, чтобы то есть разбойников вот грабить…

— Как ты прав, — примеряя разбойничьи штаны, промолвил Якш. — На твоем месте я бы обратился в суд. Главное, знаешь ли, правильно изложить суть дела. Нужно сказать что-нибудь в таком роде: «Иду это я себе тихо, мирно, никого не трогаю, прохожих помаленьку граблю, и представьте себе, господин судья, тут один из этих самых прохожих подло нападает на меня и грабит меня самого! Окажите содействие, накажите мерзавца! Пусть знает, как разбойников грабить!» Думаю, если ты изложишь дело подобным образом, непременно выиграешь процесс.

Тайные агенты секретной службы Олбарии помирали со смеху на своих постах, глядя, как несчастный разбойник ковыляет прочь в коротких штанишках и мантии, из-под которой выпирает волосатое брюхо. Сочетание же небритой чумазой рожи с изумрудами на воротнике было и вовсе потрясающим.

Тем временем бывший владыка всех гномов своим собственным, отличной гномской выделки ножом укоротил рукава и штанины отобранной одежды, облачился в нее и тронулся в путь, беззаботно насвистывая замысловатую мелодию.

* * *

— Раз между людьми и гномами нет никакой разницы, значит, я могу любить кого угодно! — упорствовала гномка, одна из ближайших приспешниц владыки.

Уперев руки в бока, она глядела на владыку упрямым взглядом и ни в какую не соглашалась считать себя неправой.

— Духи огня! — простонала владыка. — Ты бы хоть до острова подождала, что ли! Что, эта ночь — последняя в твоей жизни была?!

— Знаешь что, Гуннхильд Эренхафт, ты бы сперва сама попробовала, хоть с кем-нибудь, хоть один раз, а уж потом запреты устанавливала! — ответствовала соратница.

— Ты хоть подумала, что о нас люди подумают?! — беспомощно воскликнула владыка.

— Представь себе — подумала, — откликнулась сторонница свободной любви и межрасовых связей. — А вот ты небось за прочими хлопотами подумать-то и не успела, поэтому теперь так и разоряешься!

— Люди подумают, что у гномов нет ни законов, ни устоев, ни принципов, ни морали! — несчастным голосом проговорила владыка.

«Боже, от какого старейшины я услышала эту чушь?!»

— Это ты так говоришь. На самом деле они ничего такого не думают, — убежденно ответила гномка.

— Да?! Откуда тебе это известно?! — рассердилась владыка.

— Оттуда, что я не только обо всем об этом подумала, я еще и спросила.

— Кого ты спросила? — напряглась владыка.

«Так. Что еще придется утрясать, перед кем извиняться?»

— Человека спросила, — беспечно ответствовала спорщица.

— Какого еще человека? — владыке все меньше и меньше нравилось то, что она слышала, но разве ее кто когда спрашивал? Все-то ее перед фактами ставят, а потом как хочешь, так и разбирайся. Словно ей больше заняться нечем.

— Так кого ты спросила? — повторила Гуннхильд.

— Своего парня, — ответила гномка. — Спросила, что он обо всем об этом думает.

— И что он сказал?

— Сказал, что хочет еще. Вот тебе и ответ.

— Ну знаешь, что!

— Знаю, — кивнула нахалка. — А ты — нет. Хочешь узнать?

— Я… — владыка до того растерялась, что даже не нашлась, что ответить.

— Хочешь, я тебя со своим парнем познакомлю? — продолжала меж тем нахалка. — Я не жадная. Попробуешь хоть, что это такое, а то все ходишь да ножом размахиваешь. Не надоело?

«Надоело! — хотелось сказать владыке. — Все надоело! Ножом размахивать — надоело, старейшин гонять — надоело, вас ругать — надоело, а хуже всего надоело не знать, как правильно!»

Но она не сказала этого. Попробуй тут, скажи! Мерзавка только того и ждет. И что теперь со всем этим прикажете делать? Как решать? Эту ножом не напугаешь. Не старейшина.

— А знаешь… — задумчиво молвил бесшумно подошедший Фицджеральд. — Я тут подумал и решил. Не стану я этого запрещать. И наказывать своих никого не стану. Ни мужчин ни женщин. И тебе не советую. Грех это — за любовь наказывать.