Девять - [63]

Павел попробовал встать. Попытался подняться на руках – раз, другой, – бесполезно. Лучше было оставаться на месте, вслушиваясь во внезапно наступившую тишину. За стенами шла жизнь. Из носа текла кровь. Красная струйка на верхней губе постепенно застывала. Он хотел достать ее языком, но крови было кот наплакал.

«Даже подраться не можем, – подумал Павел. – Некому научить было. Только принеси, да унеси, да подмети, дураком и вырастешь. Теперь уже поздно». Он сунул руку в карман брюк, чтобы нащупать что-нибудь привычное, но ничего, кроме мелких денег, там не было. Он достал их и стал пересчитывать. Павел любил так делать в свободную минуту. Разглаживал, складывал и раскладывал банкноты. Это помогало легче переносить одиночество. Он покосился на Яцека, потом быстро пересчитал деньги, сложив по порядку номиналов. Согнул пополам и спрятал в карман. Он уже успокоился. Дыхание выровнялось, мускулы перестали дрожать. Встал, подошел к Яцеку и сел рядом на корточки. Тот лежал не шевелясь, без единого звука.

– Ну ладно, не придуривайся, – сказал Павел таким будничным тоном, каким только смог. Потом повторил, но ответа не дождался. Хлопнул Яцека по плечу, и тоже ничего, поэтому потряс слегка, потом сильнее, и тело Яцека стало поворачиваться. Медленно, тяжело и безжизненно, пока наконец не легло на спину и растянулось, раскинув руки.

– Он спит, – сказал Павел.

И правда, тот спал. Яцек храпел. Лежал пластом навзничь и храпел. Рукав пиджака был порван. Из прорехи что-то вылезало, это очень шло к его храпу. Он лежал как пустая брошенная оболочка, в которую входит холодный воздух и такой же выходит. Часы в городе показывали семь. На небе ни облачка. Земля плавала в голубизне, как желток в белке. Матери подходили к кроватям, чтобы разбудить детей. События цеплялись одно за другое, чтобы придать всему этому какой-то смысл. Люди сидели в своих машинах. Слушали утренние новости. Некоторые просматривали газеты на светофоре. Все совпадало. И тут и там происходило примерно одно и то же. Пятнадцать программ, десять газет, никаких сюрпризов, все одно к одному, висит над землей, смешивается с воздухом и растворяется в нем, как водка в грейпфрутовом соке. Экспрессы отправляются во все концы страны. Скорые после ночной гонки вкатываются на Центральный. Ни убавить ни прибавить. Ветра нет. Флаги на бензозаправках повисли. Денек обещал быть погожим.

– Бомбончик что-то не в духе, бедненький, – сказала Силь и перекатилась обратно на свое нагретое место. – Ни так, ни сяк, никак, а ведь сейчас самое время для Бомбончика.

– Я не выспался, – сказал Болек.

– Не мог пораньше прийти? А шуму-то! Я уж думала, с тобой стряслось неизвестно что.

– Что со мной может случиться, – буркнул Болек.

– Откуда я знаю. Ты ведь ничего не говоришь. Я понимаю, ты очень занят, у тебя важные дела, но ведь мог бы хоть что-нибудь рассказать.

– Э-э, там, – сказал Болек и повернулся спиной.

Силь взяла уголок одеяла и прижалась к нему щекой.

– И не покупаешь мне уже ничего. Когда мы только познакомились, ты говорил, что будешь мне все покупать.

– А не покупал?

– Покупал. Но давно. Я не могу все время ходить в одном и том же.

– Да ведь ты никуда не ходишь, – ответил Болек с удивлением в голосе.

– Вот именно. Ты никуда меня не берешь. Я должна тут сидеть, только убери да приготовь.

– С готовкой-то у тебя в последнее время не очень…

– Что не очень?

– У Пакера вчера живот болел.

– Он брал добавку и ничего не говорил.

– Он не сразу у него заболел. Потом.

– Это из-за добавок. Не каждый может столько, сколько ты, Бомбончик. – Силь перестала прижиматься к одеялу, перевернулась на бок и попыталась обнять Болека. Она казалась куклой на фоне его огромной белой туши. – Ты ведь сам знаешь. Куда такому цыпленку до тебя. В тебя бы пять таких добавок влезло, и ничего. – Она передвинула ладонь ниже и замурлыкала: – Бомбончик, я такие сапоги видела…

Болек оперся на локоть и настороженно спросил:

– Где это ты видела?

– По телевизору, глупыш. Где я могла видеть.

Он успокоился и снова лег, перевернувшись на спину.

– Ну и какие?

Силь оживилась:

– Такие, знаешь, такие… ну понимаешь, красивые, черные, с такими тут… – Она сбросила одеяло и задрала ногу, чтобы было нагляднее.

Болек смотрел на нее вполоборота, следя за ее быстрыми, точными движениями.

– А здесь у них так…

В этот момент солнечный свет начал медленно заливать комнату. Золотистый луч проник в щель между шторами и пал на их тела как магический туман. Свет подавал им знак, но они, как все загубленные души, были сосредоточены исключительно на себе, поскольку думали по простоте душевной, что прекрасное существует только для них. Бледная кожа Силь приобрела медовый оттенок, и Болек протянул руку. В центре квартиры образовался солнечный водоворот. Пылинки поднимались вверх и разлетались дрожащим мерцающим веером. Свет затопил их со всех сторон. Пятно света двигалось по комнате, а вслед за ним и острый край мрака, который скользнул, как бритва, по обнаженной груди Силь, и сразу все стало как прежде.

– Ну ладно, – сказал Болек, – что-нибудь придумаем.

Силь, хлопнув в ладоши, села на постели, потом вскочила на выпирающий живот Болека, шлепнувшись о него голым задом, и обняла его коленями: