Девять месяцев, или «Комедия женских положений» - [40]

В общем, к тому моменту, когда за ней поздним вечером топал молодой человек, Соня была убеждена, что она одиночка. Не потому что страшная или характер невыносимый. Потому что и красивая, и, судя по многолетним отношениям с родителями, начмедом, подругой-соседкой, коллегами и продавцами супермаркетов, – снести может всё что угодно. Не потому, что готовить не умеет или засранка. Надо – вполне способна и на прозрачный бульон, и на фигурные вареники. Дважды даже куличи пекла, а уж в шарлотке – вообще ас! И стерильно у неё, как в оперблоке, и вещи всегда по местам. Не потому, не потому и не потому. А просто – потому что! Одиночка – и привет! Бывает же такое, наверное? Встречаться – может. Спать под одним одеялом – не очень. К тому же у каждого человека свой запах. Вот если бы так, как в книгах!.. Вот у той же Грековой, которая Вентцель, в «Кафедре» старичок Завалишин жалеет, что после смерти быстро раздал все вещи жены, чтобы не напоминали своим видом о горе. А потом захотел вспомнить её, живую, не фотографическую, а восстановить образ не мог. Потому что запах выкинул вместе с кофтами и юбками. И жалел-жалел-жалел именно о запахе. И вот, сколько Соня ни внюхивалась в мужчин – в тех, что были недолго, и в тех, что были более постоянными и даже настаивали на совместном житии-бытии, – нет. Не было в них чего-то такого. Всё ровно. Или приятный одеколон. Мыло. А запах их собственной кожи был ей даже неприятен. Или безразличен.

– Девушка, я никогда не знакомлюсь на улице, но...

Неожиданно для себя Соня не ускорила шаг и не фыркнула, а остановилась и насмешливо поглядела прямо на молодого человека.

– Да-да, я знаю. Выглядит очень глупо, – эти слова молодой человек произносил, не смущаясь. Похоже, и ему насмешливости было не занимать. – Глупо и пошло. «Девушка, я никогда не знакомлюсь на улице...» Тьфу! Кстати, как вас зовут?

– Софья Константиновна.

– Вот так уже лучше, да. Позвольте, я начну снова. Итак... Софья Константиновна, я никогда не знакомлюсь на улице. Но вас я уже знаю, так что будем считать, что мне не пришлось изменять привычкам. Меня зовут Глеб Заруцкий.

Да-да, прежде и у Сони была другая фамилия, но чтобы ещё больше не запутывать повествование описанием мытарств, связанных с заменой всех документов, от смешных паспортов – гражданского и заграничного, до всех дипломов, сертификатов и так далее, автор не стал называть Соню девичьей фамилией, а сразу назвал своей. В смысле – её родной фамилией. Возможно, девичьей фамилия и называется, потому что она, как и девичество, – дело временное. Как ползунки или юношеские прыщи. Именно поэтому она у нас с самого начала Заруцкая. Возможно, как раз по той причине, что многое для неё началось с того момента, когда смешливая молодая работница ЗАГСа объявила Софью и Глеба мужем и женой. А роман «Бюрократия» я чуть позже напишу. У меня есть что сказать читателю по этому поводу.

После того как молодой человек ей представился, они пошли в кино. А затем – в ресторан. А потом – к нему домой. Софья Константиновна даже в кои-то веки на работу не вышла. Позвонила заведующему, Петру Валентиновичу, и, краснея, фальшиво прогнусавила в трубку что-то о том, как ей внезапно стало очень плохо. Стыдно ей было не потому, что она на работу не вышла, и вовсе не оттого, что здорова. А по той причине, что было ей настолько хорошо, что даже перед людьми как-то неловко.

В общем, очень быстро всё у этой парочки сладилось и с запахами, и со звуками, уж не знаю, как объяснить. Да и стоит ли?

Светочка Шевченко, узнав о том, что подруга наконец нашла своё счастье, страшно огорчилась, вместо того чтобы обрадоваться. Она-то уже привыкла к ежевечернему кофе на Софьиной холостой кухне. К тому, что всегда есть кому намазать её волосы краской, а хоть и в три часа ночи. И всегда есть на кого свалить своего Александра Сергеевича не Пушкина, которому шёл уже восьмой или девятый год. А сваливать его надо было всё чаще, потому что у Светочки возник роман на стороне. Ну, не совсем так чтобы на стороне, потому что роман этот у неё возник с тем самым не то крёстным, не то дядей, хозяином гаража дальнобойных фур и владельцем этого самого транспортного ООО, когда-то удачно отпочковавшегося при развале от «Совтрансавто».

Серёга себе рулил. Зяма уже давно никуда сам не ездил, да и с самого начала за баранкой не сидел, а в основном договаривался. Потому что был он когда-то главным инженером той самой, развалившейся в начале развала-передела на вкусные куски организации. И знакомства имел от самых-самых верхушечно-министерских до совсем уже сявковых, но тоже крайне необходимых. В общем, сводил концы с концами, да так хорошо, что никто из звеньев цепи обижен на него не был. И жена была у Зямы. И дети совсем взрослые. И внуки.

Светочку Зяма в начале её брака с Серёгой ни в грош не ставил, потому что людей обычно видел насквозь. Общался мало. А потом всё чаще и чаще, и даже со Степаном Степановичем подружился, бог знает почему и на какую тему. И в квартире Светкиной стал бывать по поводу и без, всё больше во время Серёгиного отсутствия. И вот чтобы препротивный мальчишка лишнего папе по возвращении не накаркал, и стала сплавлять его Светочка к Соне. Той вроде и отказать неудобно в такой мелочи. Женская солидарность, всё такое. Хотя и чувствовала себя Соня премерзко. Во-первых, из-за этого отвратительного Сашеньки, который даже мёртвого мог достать, а Соня была живее всех живых, и такой адский труд, как кино с Сашенькой (билеты за свой, разумеется, счёт, кто ж на ребёнка попросит-пожалеет, даже если сто лет тебе самой этот мультфильм или боевик не упал?), вечер с Сашенькой (с Соней он оставался куда охотнее, чем с собственной мамой) и уж тем более ночь с Сашенькой, который отказывался спать до самой полуночи, а после норовил залезть в постель к Соне, де, сам он спать боится, – был ей не очень-то по душевным силам. Первые пару раз Сашенька задал было вопрос, мол, а почему не дома? Ах, мама дежурит? Вот и очень хорошо! Пусть почаще дежурит, у неё ничего нельзя, а у тебя всё можно!