Девять месяцев - [88]

Я затрясла головой, стараясь не думать о том, что происходит с моим телом. Мне нужно было только знать больше подробностей о Томе.

— Он приехал один?

Мэгги удивилась этому вопросу.

— Думаю, да, Фиона не говорила, что он приехал с кем-то.

— Ему сказали о ребенке?

— Да. Фиона с Маркусом отвели его в сторону, когда он приехал, и сообщили ему. Он в шоке. Почти сразу после его появления вечеринка закончилась, и Саймон с Элис тоже поговорили с ним. Но Фиона мало что успела рассказать. Она просила тебя не беспокоиться, она думает о тебе. Она спросила, можно ли Тому приехать в больницу, если он захочет увидеть тебя. Я сказала, что не уверена и что ему надо позвонить и узнать.

— Я не хочу видеть его здесь! — закричала я, сползая на пол и зарываясь головой в простыни.

Я хотела, чтобы он был здесь; я так хотела, чтобы он был здесь. Мне казалось, будто мой рыцарь в сияющих доспехах примчался в город как раз вовремя, чтобы спасти меня от этой боли и одиночества. Больше всего на свете я хотела, чтобы он ворвался в эту дверь, взял меня на руки и прижал к себе. Чтобы отбросил мокрые волосы с моего лица, посмотрел в глаза и пообещал, что позаботится обо мне. И что я больше никогда не останусь одна. Индийская девушка ничего не значила, она только помогла ему понять, что по-настоящему он любит меня.

Но так не будет. В реальности он будет шокирован и задет, может, даже зол на меня. Он ведь еще не чувствует себя отцом, ему нужно время, чтобы привыкнуть к этой мысли. Он не чувствовал, как это растет внутри него, не видел маленьких ручек и ножек, не держал ладонь на животе, когда ребенок толкался. Для него все это покажется огромной, страшной ошибкой, лишь подтверждением того, что жизнь — это не только путешествия и беззаботность; нам будет не по пути с ним.

Я закричала от боли, но на этот раз боль была сильнее и длилась гораздо дольше.

Глава двадцать седьмая

Когда я была на пятом месяце беременности, мама заверила меня, что роды — это прекрасный опыт, а боль похожа на боль во время месячных. Когда я ехала в больницу, я вспомнила ее слова и была рада согласиться с ней. Теперь, когда я перенесла все от начала до конца, я с уверенностью могу сказать, что роды настолько далеки от периодических болей у женщин, насколько здоровая нога спортсмена отличается от той, которую медленно отрезают ножом для сыра.

Я лежала скрючившись в позе зародыша на постели. Была полночь. Без конца плакали дети, а я слушала, как мамы убаюкивают их или тихо разговаривают с ними, упрашивая взять грудь.

Меня удивило, что у всех детей разный плач. До того как у меня родился собственный ребенок, я была уверена, что у всех детей одинаковые голоса. Теперь я поняла, что они такие же разные, как снежинки или отпечатки пальцев. Я посмотрела влажными глазами на колыбельку, где спал мой ребенок. Я только один раз слышала, как он плакал, когда его взвешивали сразу же после рождения. С тех пор он безмятежно спал, но я знала, что если он проснется и заплачет среди ночи, я узнаю его нежный голос сразу. Для меня ни один детский голос не звучал так сладко, они были слишком резкими, как у птенцов. Но голос моего ребенка вызывал во мне такие чувства, о которых я прежде и не догадывалась. Это была смесь бессознательной любви, гордости и облегчения оттого, что все в порядке и боль наконец ушла. Но превыше всего было чувство ответственности, чувство, что, если понадобится, у меня будет сил не меньше, чем у супергероя, чтобы защитить моего ребенка. Стоило мне только увидеть, как проходящая мимо женщина с любопытством заглядывает в детскую кроватку моего малыша, как я еле сдерживала себя, чтобы не оттолкнуть ее от двери и не закричать: «Оставь нас в покое!» Хотя на самом деле я была такая вялая, что вряд ли бы поднялась с постели, не было сил даже ходить в туалет.

В девять часов вечера в тот день я наконец родила. Большую часть я помню смутно, это был какой-то сплошной кошмар. Воспоминания превратились в набор застывших кадров, которые отпечатались в мозгу за то время, когда я периодически открывала глаза. Так как в основном они оставались закрытыми.

Я помню, как кричала на медсестру: «Что значит слишком поздно?» — когда она сказала, что уже слишком поздно вводить обезболивающее. Мне почти перестали давать дышать кислородом, хотя на той стадии родов это было то же самое, что принимать аспирин, когда тебе отрубили голову.

Я помню, как уткнулась головой в колени Мэгги и кричала, умоляя ее «прекратить этот ужас», когда мне сказали, что ребенок повернут неправильно и придется вытаскивать его вакуумным методом. Казалось, что боль время от времени отключает мое сознание и я не воспринимаю реальность происходящего.

Я помню, как пыталась разглядеть полузакрытыми глазами лицо человека, которого вызвали, чтобы сделать мне кесарево сечение. Я в шоке таращила на него глаза, когда он зашел, весь укутанный в прозрачный пластик. На голове у него была шапочка для душа, фартук до щиколоток и, самое страшное, — резиновые ботинки. Он выглядел как пришелец из фильма ужасов.

Я помню, как мои ноги пристегнули к тем самым петлям, над которыми мы с Мэгги смеялись. Я так тряслась, что металлические крепления звенели, и доктор попросил акушерку держать меня.