Девушка в зеркале - [9]

— Рад, что ты снова становишься самой собой, — улыбнулся Герман.

— Я? — удивилась Эмбер. — Ты думаешь, что я… ладно, не обращай внимания. Как продвигается рукопись?

— Хм…

— Дашь почитать?

— Нет. Пока нет. Я не закончил.

— А когда ты мне позволишь прочитать? Обещаю, что не буду говорить гадостей или критиковать — если ты сам не попросишь. Я не стану навязывать тебе свои идеи и все в таком роде, но я могла бы сказать, что мне нравится, а что нет. На твое усмотрение, в общем. Мне просто хочется прочитать. Я хочу, чтобы ты впустил меня в свой мир, а то у меня чувство, словно я тут лишняя.

Ну вот, опять… Лишняя, одинокая, несчастная — вся эта психологическая чушь.

Не дождавшись ответа, она прервала паузу следующим вопросом:

— Ты много успел написать?

— М-м… — замялся Герман, потому что не написал пока ни слова.

— Не подумай, что я тебя тороплю, хотя и не терпится узнать, когда мы поедем домой… Ты пока не решил? — Эмбер старалась говорить весело и непринужденно, будто из желания поддержать, помочь, но Герман понимал, что она имеет в виду.

— Поедем, когда закончу, — только и ответил он.

Она слабо улыбнулась:

— Спасибо. А ты… — Ее пальцы вдруг сосредоточенно затеребили юбку, нащупав торчащую нить. — Когда ты закончишь, мы ведь вернемся в Нью-Йорк? Мне казалось, таков был изначальный план, но теперь… я вижу, что ты привязался к этому месту…

— Мне тут нравится, — отрезал Герман. Здесь, на этом стуле, в кабинете с видом на зеленые поля, куда он никогда не ходит и даже не собирается. — Вот и все.

— Хорошо, — улыбнулась Эмбер, но ее улыбка не коснулась глаз, отчего Герман одновременно с ненавистью к себе ощутил желание остаться тут навеки. — Я купила тебе тетрадь. — Она полезла в сумку. — Даже две тетради: они у тебя быстро заканчиваются.

— Спасибо.

— И еще кое-что. Вообще-то я купила это в Нью-Йорке, хотела, чтобы сделали гравировку, но времени не хватило, поэтому поручила это Хэтти. Утром позвонили: все готово, можно приезжать. Не понимаю, как я ездила по этим узеньким дорожкам. Ну да ладно, смотри.

Герман никак не мог сосредоточиться на подарке, все вспоминал утренний телефонный звонок, когда он слышал ее голос и знал, что она лжет. Напрасно это она, пусть даже ради него. Он же сказал: больше никаких секретов.

Эмбер положила перед ним черный подарочный футляр и, поскольку он лишь тупо таращил глаза, сама открыла крышку и достала часы. «Ро-лекс». Такие он рассматривал недавно в журнале. На обратной стороне была надпись: «Г., моему художнику. Твоя навсегда, Э.».

Вдруг его захлестнули эмоции, горло сжалось, он боялся заговорить, чтобы не выдать себя. И потому лишь молча кивнул, положил часы в футляр, защелкнул замок. Ошеломленная и оскорбленная его реакцией, Эмбер так и примерзла к стулу, затем встала и в неловкой тишине вышла из кабинета. Едва дверь за ней закрылась, Герман мысленно обругал себя за холодность. Виной всему был гнев, с которым чем дальше, тем хуже удавалось справляться. Он ни за что не наденет эти часы, потому что всякий раз будет вспоминать, что она наделала и почему преподнесен этот подарок, а еще ему была невыносима мысль, что ее «художник» не написал ни строчки.

Пытаясь побороть в себе злость и горькое чувство никчемности, которое вызвала у него надпись на часах, Герман записал всю информацию, факты, которые имели отношение к его будущей книге. Главный герой — Эдвин Грей, тридцать шесть лет, родился в состоятельной семье. Герман сформулировал вопросы относительно жертвы и причины преступления, с чем пока не определился. Он хотел изобразить своего героя злодеем поневоле, который понес наказание и раскаялся. Герман Бэнкс мечтал, чтобы читатели сопереживали главному действующему лицу и, возможно, в глубине души спрашивали себя, хватило бы у них духу на такой шаг. В общем, Эдвин должен быть человеком, а не чудовищем, хотя и совершившим страшное преступление. Изложив все это на бумаге, Герман наконец ощутил, что дело сдвинулось с мертвой точки. К полуночи он написал все, что знал и — что более важно — чего до сих пор не знал, отложил ручку и выключил лампу, впервые со дня приезда испытывая удовлетворение.

Герман забрался в постель рядом с Эмбер, совершенно забыв об их размолвке, обнял ее сзади и крепко прижался, чтобы она почувствовала, как он хочет ее. Эмбер, потревоженная, зашевелилась, повернулась и спросила сонным голосом:

— Который час?

— Двенадцать. — Он стаскивал с нее футболку — она спала в белье, несмотря на электроодеяло и работающий обогреватель.

— Ты позвонил матери?

Он целовал ее в шею, возясь с трусиками.

— Нет, — промычал он.

— А сестре?

Он не ответил.

— Герман?

На миг остановившись, он пробормотал:

— Нет. Какая разница? — И продолжал раздевать ее.

— Герман! — Она отстранилась и натянула трусики, которые он успел стянуть до колен.

Он со стоном разочарования повернулся на спину:

— Я потом им позвоню, хорошо?

— Ничего хорошего. Ты каждый день находишь отговорки, а сегодня, между прочим, были готовы результаты исследований. Сегодня важный день. Я обещала, что ты позвонишь.

Герман снова застонал, откинул одеяло и пошлепал вниз к телефону, потому что включать свой айфон ему не хотелось еще больше. Трубку взяла его сестра Аннабел, хозяйка дома, хранительница семейного очага, надежда и опора всего семейства Бэнксов. Она рыдала. Герман вздохнул и сел на диван.