Девушка в синем - [13]
В конце июня начались серьезные приготовления к отъезду за границу. В первую очередь должны были отбыть в Ригу бабушка и Андрюша под предлогом его лечения. Через Финляндию ехали мама, Алексей Максимович и я. Мне сказали, что Тихонов присоединится к нам впоследствии. Все предварительно должны были встретиться в Москве для хлопот о паспортах и визах.
Тихо тронулся наш поезд с петроградского вокзала. За ним долго шел дедушка. Он плакал… Тихонов сопровождал меня и маму до Москвы, где нас ждал Алексей Максимович.
В Москве, произведенной в ранг столицы и донельзя переполненной, нас с мамой приютил в своем издательстве[28], в Мало-Знаменском переулке на Арбате, в доме, еще не оправившемся от пожара, Зиновий Исаевич Гржебин. В почерневших стенах с разбитыми окнами он любовно перелистывал свои свеженапечатанные книги и показывал нам фарфоровую пепельницу с маркой его издательства. Он мечтал в будущем добавить к ней «Гржебин унд зон» (у него тогда уже был маленький сынишка Алеша[29] — крестник Алексея Максимовича).
В издательстве мама спала на диване в коридоре. Меня положили на один из письменных столов Зиновия Исаевича, и я немедленно заболела ангиной, что не упрощало положения. Звуки целый день тарахтевших нескольких пишущих машинок при сильной температуре — кошмар.
Мама бегала по учреждениям в хлопотах перед отъездом. Я целыми днями была одна и даже не смогла прийти на проводы бабушки и Андрюши, получивших визы в Ригу.
Как-то раз Тихонов зашел меня навестить. Узнав, что я начинаю поправляться, он, с наилучшими намерениями, предложил повести меня осматривать Кремль. Конечно, я прекрасно понимала всю неуместность этой затеи, но мамы не было, и перед перспективой прогулки с отцом (случаем редчайшим) я не устояла и поползла из постели.
Было очень жарко. Еще не дойдя до Кремля, я была в изнеможении. У ворот отец купил мне у торговок давно забытое лакомство — яблоко. Перед Грановитой палатой даже мой милый неуклюжий папа догадался, что, быть может, с меня достаточно. По низким сводчатым коридорам, выбеленным известкой, он повел меня в гости к Демьяну Бедному[30], у которого уже сидели какие-то важные лица. Нарочито елейные речи знаменитого хозяина мне ужасно не понравились. Выйдя на улицу, я сказала об этом отцу. Он внимательно посмотрел на меня. Вероятно, до тех пор он не подозревал о том, что маленькие девочки могут быть проницательными.
Вернувшись в издательство, мама не знала, что и думать о нашем исчезновении. Нам обоим влетело. Тихонов смущенно ретировался. Я была всей душой ему благодарна, а яблоко спрятала.
По вечерам мама приносила мне от имени Горького какой-нибудь гостинец: булочку, кусочек шоколада, пастилку.
В уголке под письменным столом я поместила коробочку, куда честно откладывала для дедушки в Петрограде половину всего полученного, даже откусанные конфетки. Мне было жаль дедушку, и я по нему скучала. Очень дурной, видимо, был человек, который украл эту коробочку.
В помещении без окон по ночам становилось холодно. Я плакала, тосковала по бабушке. Письмо, которое я ей тогда написала, она хранила всю жизнь. Отъезд откладывался, все были измучены. Решено было временно вернуться в Петроград.
Мама и Алексей Максимович несколько раз брали меня с собой в театр. До тех пор, кроме плохого спектакля для детей в Екатеринбурге, я никогда не видела театрального представления.
Крещение зато произошло в Художественном театре, где мы присутствовали на одной из репетиций. Москвин играл «Федора Иоанновича»[31]; всего несколько сцен между темными ширмами, но уже в костюме и гриме. Мы сидели так близко от актеров, что словно участвовали в их действиях.
Какая острая, однако, была разница. Несмотря на реализм постановки, то, что я видела, не была жизнь. Это был театр, у которого, как и у грима на лице актеров, своя, другая правда. Правда, которая выше, грандиознее настоящей жизни.
Это впечатление подтвердилось для меня через несколько дней в Театре Габима, где играли «Гадибук»[32]. Конечно, я не поняла пьесы, но мне было ясно, что театральное действо — великое таинство. Апофеозом стал концерт Шаляпина, которого я до тех пор никогда не видела на сцене. Гений его пронзил мою детскую душу. Все, что он делал, пел, играл, было вот именно так, как нужно. И никак иначе!
Разочарованием оказался концерт Собинова. Мое полное невежество в пении как таковом не позволило мне оценить его виртуозные вокальные качества. Смотреть же на его самоуверенную физиономию было скучно.
Конечно, мое восприятие было исключительно инстинктивным. Алексей Максимович интересовался моими реакциями. Усы его не раз пошевеливались, но все же он ухитрялся не рассмеяться в ответ на безапелляционные критические суждения.
Последний день в Москве Алексей Максимович и мы с мамой провели, не помню почему, у Екатерины Павловны Пешковой[33], которая мне показалась ужасно важной. Из ее квартиры свежим, уже осенним утром мы выехали обратно в Петроград. В моей памяти не сохранилось никаких обстоятельств этой поездки, кроме прелестного браслета с рубинами и бриллиантиками, подаренного мне Алексеем Максимовичем в поезде. По приезде мама и я поселились в его квартире на Кронверкском.
`Вся моя проза – автобиографическая`, – писала Цветаева. И еще: `Поэт в прозе – царь, наконец снявший пурпур, соблаговоливший (или вынужденный) предстать среди нас – человеком`. Написанное М.Цветаевой в прозе отмечено печатью лирического переживания большого поэта.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Всем нам хорошо известны имена исторических деятелей, сделавших заметный вклад в мировую историю. Мы часто наблюдаем за их жизнью и деятельностью, знаем подробную биографию не только самих лидеров, но и членов их семей. К сожалению, многие люди, в действительности создающие историю, остаются в силу ряда обстоятельств в тени и не получают столь значительной популярности. Пришло время восстановить справедливость.Данная статья входит в цикл статей, рассказывающих о помощниках известных деятелей науки, политики, бизнеса.