Девушка в нежно-голубом - [33]

Я даже смотрел, как Алетта льет расплавленный воск в кувшин с водой, а потом вылавливает затвердевшие капли и раскладывает в ряд, внимательно изучая их форму. Ее лицо исказилось, и она испуганно сгребла капли в кулак.

— Ну и что это значит? — спросил я, досадуя на свой интерес к нелепым предрассудкам.

— Нельзя говорить, а то сбудется.

Помню, я разозлился на этот ответ — даже не знаю почему. Я терял здравый смысл, веру в то, что еще недавно считал истиной.

Она отказалась от повитухи, как я ее ни упрашивал. Говорила, все повитухи в Делфзейле обязаны сообщать о незаконнорожденных в городскую управу, и та может отобрать ребенка, поэтому мне придется принимать роды самому. Когда подошел ее срок, Алетта дала знать, высунув платок под карниз колокольни. Я уж не помню, под каким предлогом отпросился у мастера и в дождь понесся к церкви. Алетта лежала, сжимая от боли балку над головой. «Только не вздумай падать, в обморок», — предупредила она меня. Она говорила, что делать; я повиновался. Прежде Алетта заверяла, что не знала ни одного мужчины до меня, однако откуда-то ей было известно, как происходят роды, и она ничуть не боялась. Так что я даже начал сомневаться, действительно ли я у нее первый.

А потом появился младенец.

Я едва не лишился чувств от того, что происходило передо мной: запах, кровь, и в моих руках — трепещущая жизнь. «Мальчик, — пролепетал я. — Здоровый, красивый мальчик». Алетта только простонала в ответ. Я вытер младенца, положил его в корзину и приготовился принимать послед, который, как она говорила, должен свободно отойти, как вдруг Алетта снова закричала, перекрикивая дождь, барабанивший по крыше. Она напряглась, и на свет показалась еще одна головка. Дрожащими руками я извлек наружу второго младенца.

«Близнецы — худшая из примет», — сказала мне потом Алетта. Тем более эта новорожденная девочка: ее верхняя губка была расщеплена, будто у кошки или у зайца.

— Знак сатанинского когтя, — прошептала Алетта.

— Глупости, — неуверенно возразил я.

Но я не мог здесь дольше оставаться. Я укрыл Алетту и пошел к тетушке Рике.

Когда на следующий день я вернулся с едой, Алетта сказала, что девочка плохо сосет: молоко идет носом, и она захлебывается.

— Она проживет короткую жизнь, полную насмешек, станет злой и нелюдимой и сгинет в одиночестве. Уж лучше бы сразу умерла. Следует отправить бедняжку к Творцу прежде, чем она прилепится к этой жизни.

— Алетта! Не смей даже думать об этом!

Я боялся оставить ее одну после таких слов, однако надо было возвращаться домой, чтобы избежать подозрений.

— Хоть пальцем ее тронь — и навсегда погубишь свою бессмертную душу, — пригрозил я на прощание и запретил покидать колокольню, пока не вернусь. Всю ночь я пролежал без сна, слушая, как раскаты грома сотрясают нашу грешную землю.

Следующим утром, пока я работал над мельницей, готовя модель с меньшей шестерней и увеличенной винтовой поверхностью, дождь продолжал бушевать. Про себя я молился, чтобы он шел и шел, заглушая детский плач, который случайно могут услышать. С едой и молоком в руках я пробрался на колокольню и, морщась от затхлого запаха и чуя недоброе, взобрался по деревянным ступенькам.

Мальчик лежал у нее на груди. Корзинка стояла пустой.

— Где наша дочь?

Алетта подняла голову. Ее искусанные губы набухли, глаза яростно горели.

— Скажешь им хоть слово, Адриан, и меня ждет петля.

— Господи, Алетта!

— Что ты знаешь, студент, о материнских правах?

— А как насчет прав отца?

— Ты не видел восковых капель, Адриан. У меня не было выбора.

— Скажи мне, где она!

Алетта отвернулась. Я увидел ее руки: землю под ногтями. Грязные пятна на платье, локтях и лице.

— Где она?! Отвечай!

Ее ледяное молчание говорило лучше всяких слов. Что бы я сейчас ни сказал — все было бы так же бессмысленно, как Божье проклятие после грехопадения в Эдеме. Я не мог на нее смотреть: она обрекла на погибель свою душу.

Казалось, сама природа восстала против нее. Дождь размыл неглубокую могилку, и на следующий день женщины нашли в грязи труп бедняжки. Тут же к Рике нагрянул градоначальник, и моя честная тетушка выложила ему все про сбежавшую Алетту. Было очевидно, что рано или поздно ее найдут. В добропорядочном городе Делфзейле прятать преступника сложнее, чем мельницу на пустынном пляже.

— Ищите в мельницах, в сараях, она где-то там, — напутствовала тетушка Рика. Она бросила на меня взгляд, полный праведного гнева, и добавила: — И церковь проверить не забудьте.

Несколькими часами позже в дом ворвалась Алетта с криками:

— Адриан! Госпожа! Не выдавайте им меня! — И потом, отбиваясь от градоначальника: — Не дай им сварить мой череп, Адриан, я тебя заклинаю! — Ее взгляд пригвоздил меня к полу. Впрочем, никто не замечал меня, и, что бы я ни крикнул в ответ, все бы потерялось в звуках борьбы, в шуме рук, бьющих их в грудь, и волос, хлещущих по лицам. Они поймали, кого хотели.

Безмолвный и беспомощный, я еще долго стоял у двери.

— Это сейчас тебе кажется, что ты ее любишь, — попыталась утешить меня Рика. — Можешь мне не верить, но придет время, когда ты не сможешь вспомнить ее лица.

Я обернулся и уставился на нее, на аккуратно собранные в пучок волосы. Ни одного непослушного волоска!